Извилистая, буйная речка все еще была закована в серебристый панцирь и не проявляла никаких признаков, что когда-нибудь оживет, забурлит под толстыми ледяными пластами.
Весной у нас и не пахло. Последние дни снега навалило выше крыш лагерных бараков, построек, и нам приходилось после смены на шахте выходить с лопатами пробивать в этом снежном завале дорожки.
Все утопало в снегах.
Квазимодо никому не давал покоя. Заложив руки за спину, он вразвалку шествовал по расчищенным аллеям, подгоняя людей, ругался последними словами, словно не Всевышний виновен в том, что насыпало столько снега, а несчастные зеки.
Люди работали, выбивались из сил, а надзирателю казалось, что мало стараются. Мощный бас его звучал повсюду, и люди без передышки, не разгибаясь, трудились в поте лица.
— Пошевеливайся, лодыри! — кричал он. — Не вижу работы! Нечего дурака валять, честно надо отрабатывать свою пайку хлеба!
Ветер уносил в тундру его крики и угрозы, а мы молча проклинали его, Квазимодо.
Он неожиданно появлялся то в одном, то в другом конце зоны, иногда прятался за снежные горы, присматриваясь, кто как работает, и обрушивался на тех, кто на минутку останавливался, чтобы перевести дыхание, передохнуть.
Квазимодо размахивал палкой, показывая в ту сторону, где виднелось за проволокой кладбище:
— Вот там, лодыри, будете отдыхать, а тут надо вкалывать!
То и дело в одном конце зоны, в другом раздавались тревожные возгласы:
— Ребята, держись, Квазимодо топает!
Это был сигнал бедствия. Мы брались за лопаты и еще энергичнее работали, дабы тот не набрасывался на нас.
Все знали — он может нам причинить много бед и неприятностей. В зоне объявлено чрезвычайное положение, и малейшее нарушение порядка может дорого стоить каждому узнику.
Начинался март. Что он нам принесет, кроме новых, еще более обильных вьюг и снегопадов?
В один из этих дней, ранним утром, Квазимодо появился неожиданно для нас, и на нем, как говорится, лица не было. Мрачный, как осенняя туча в тундре. Мы обратили внимание на то, что он был без палки, ни на кого не орал, никого не поносил, держался тише воды, ниже травы.
Мы переглянулись: что с ним случилось? Уж не заболел ли часом? Нет, не тот Квазимодо. Словно подменили человека.
Заложив ручищи за спину, он медленно шагал по расчищенной аллее, не глядя на людей.
Самые храбрые и острословы осторожно обращались к нему:
— Что с вами, начальник? Неужели заболели? И кожух не помог?
Квазимодо остановился, окинул грустным взглядом окружающих, достал кисет с махрой, ловко скрутил «козью ножку», задымил и кое-кому из наших предложил закурить, что с ним никогда не бывало. Он в сердцах взмахнул рукой, словно что-то отрубил, и упавшим голосом сказал:
— Эх, досада… Лучше б уж я заболел, было бы легче. А то наш отец родной занедюжил… Слег… По радио ночью передавали… Что, шутишь, столько у него работы… За всех думать… Родной отец…
— А что, начальник? У вас еще отец есть?
— Заболел, говорите, и ходите здесь?
— Попросили бы у начальства отпуск и махнули бы к нему, к батьке, может, ему ваша помощь нужна.
— Начальство уважит и отпустит вас… Все-таки отец, батько.
— Да что вы дурите голову! — возмутился Квазимодо. — Мой отец уже давно дуба врезал, царство ему небесное. Давно схоронили… — Квазимодо пососал погасшую «козью ножку», уныло покачал головой, смахнул рукой слезу, выступившую на глазах, и промолвил, оглядываясь, не подслушивают ли его посторонние. — Это я про нашего общего батька, про Иосифа Виссарионыча. Это он захворал. Передают — очень плох… Если доктора его не вылечат, для всех нас будет хана!
— Да что вы, начальник, правду говорите?
— А ты что же, морда, выдумывать такое буду? Врачи его лечат. Должны спасти… вылечить… Как же мы без вождя?
— Интересно… А какие же врачи, не те, которые врачи-убийцы?
— В газетах за них писали…
Уловив в этих репликах издевку, Квазимодо сразу же спохватился, поняв, что загнул, не следовало перед этими контриками проболтаться, и сменил тон:
— Да замолчите, мужики, я вам сурьезно, а вы… Ну, ладно. Я вам ничего не сказал, а вы ничего не слыхали. Понятно?
— Понятно…
— То-то же…
Мы переглянулись. Эта новость, принесенная Квазимодо, прозвучала для нас как гром среди ясного дня. Если так, то можно ждать, что «родной отец» даст дуба, будут какие-то изменения, а возможно, амнистия.
Квазимодо окинул нас подозрительным взглядом. Он был возмущен, что не видел на наших лицах тени грусти, сострадания. Сердито сплюнув, он направился к воротам. Должно быть, уже сожалел, что поведал про свое горе, — еще, не дай Бог, узнает начальство о том, что он перед зеками проболтался…