Постепенно Квазимодо за подобные услуги стал вымогать мзду. Ребята, мол, должны понимать, что зарплата у него нынче не та, что была в лагере, на жизнь не хватает, и помаленьку он стал обдирать зеков — аппетит приходит во время еды…
Кто-то из зеков все же решил отомстить ему за его былые проделки в зоне. Пошутили над ним. Собрав деньги у работяг, передали Квазимодо и попросили сбегать в лавчонку и притащить пару бутылок водки. Его ведь на проходной не обыскивали.
Квазимодо охотно согласился, правда, закатил за услугу непомерную плату.
Бывший страж поковылял в поселок за «горючим». И в это время кто-то из остряков позвонил на проходную, чтобы обыскали Квазимодо, когда тот возвратится из лавки. И бедный блюститель порядка погорел. Задержали с поличным. Судили, и ему довелось держать ответ за то, что спаивал зеков…
Посадили Квазимодо за решетку и дали попробовать лагерную похлебку…
Так навсегда закатилась звезда Квазимодо, который «перевоспитывал не одно поколение «врагов народа»…
Первая ласточка
Хотя официально было объявлено, что нам разрешено каждый месяц отправлять родным и близким письма, жалобы в высокие инстанции, но это было на словах, а на деле все выглядело иначе.
Тюремщики старались, чтобы письма и жалобы не доходили до адресатов, «пропадали» в пути следования, не выходили за ворота лагеря…
Зато доходили до адресатов те письма, которые мы ухитрялись отправлять иным путем — привязывали к бортам пульманов и прикрывали их углем во время погрузки составов…
Эта почта работала исправно…
Получать письма от невинных узников, загнанных на край света, — что могло быть дороже? И рабочие, очищавшие вагоны после выгрузки угля в далеком Ленинграде, Горьком, отлично это понимали и тайком опускали наши конверты в почтовые ящики.
Сам не знаю, как я решился отправить письмо «тайной почтой» Александру Фадееву, депутату Верховного Совета и секретарю писательской организации. Я с ним был хорошо знаком, изредка встречались в Москве, в Киеве. Видимо, я просто хотел, чтобы он из первых уст узнал о дикой провокации, которую учинили против нашей еврейской литературы, Еврейского антифашистского комитета, членом которого, кстати, он являлся. Кроме того, я надеялся, что он как депутат сможет похлопотать перед высшими инстанциями о реабилитации сотен ни в чем не повинных писателей, которых он отлично знал и со многими дружил
Отправив ему это письмо, я тут же пожалел. Я не был уверен, что оно к нему дойдет, да и отважится ли он вмешаться в это нашумевшее «дело». Таких, как я, писателей, ветеранов войны, жертв сталинского произвола, в лагерях и тюрьмах было хоть пруд пруди. Захочет ли наш литературный лидер нарушить свой покой и вступит ли в переговоры с грозой общества — Берией. Это было очень рискованно даже для него, Фадеева. Могли ведь ему приписать «дело» за милосердие к «врагам народа» и расправиться с ним так же, как со всеми, кто жалуется, оказывает «недоверие органам»…
Я еще тогда не знал, что перед тем, как посадить в тюрьму писателя, служаки из парафии Берии приходили в Союз писателей, к Фадееву, рассказывали ему сорок бочек арестантов, всякий бред, а тот ужаснулся, кивал головой, мол, быть такого не может, и… ставил свою подпись на ордер… Писатель верил, что «органы не ошибаются»…
Я с нетерпением ждал ответа на мое обширное письмо, зная Фадеева как благородного человека. Я ждал и верил, что он не останется черствым и равнодушным к трагической судьбе его собратьев.
Долго не было ответа, и я уже перестал надеяться, что он напишет мне.
И как обрадовался, когда меня вызвали в канцелярию лагеря и надутый начальник, хмурый и суровый — гроза арестантов, — окинув меня жестким, подозрительным взглядом, спросил, откуда я знаю писателя и депутата Фадеева и как я отважился обратиться к нему с жалобой на органы…
Я ответил:
— Ведь Фадеев является в некотором роде моим начальником…
— Был когда-то вашим начальником, — грубо оборвал он меня. — Теперь ваш начальник бегает в Брянских лесах… Запомните это! — И достав из ящика стола большой конверт с пятью сургучными печатями, где наверху было написано «Депутат Верховного Совета СССР Фадеев А. А.», протянул мне:
— Читайте быстрее! — брякнул он, швырнув мне письмо. — Жалобы пишете? Нечего делать? Научились!
Я не знал, что в том письме написано, но сам факт, что Фадеев ответил мне, согрел мое сердце.
Лихорадочно вскрыл конверт, сильно волнуясь, начал читать, боясь, что этот злобный начальник, который смотрит на меня с презрением, сейчас вырвет из моих рук дорогое письмо.