Он выглядел растерянным, не мог понять, как жена могла добиться свидания, когда он еще на этот счет никаких указаний не получал…
Я был необычно взволнован и ничего не понял из того, что он бубнил, а он продолжал мне объяснять, как я должен себя вести.
Надзиратель ввел меня в большую комнату, где в углу сидел с невозмутимым, равнодушным взглядом старшина с папиросой в зубах, должно быть, тот самый, который будет прослушивать наш разговор с женой и прервет свидание, если услышит, что мы говорим что-то недозволенное или попытаюсь что-то передать на волю.
Старшина кивнул на стул и тоже стал разъяснять, как я должен себя вести, когда гостья войдет, но я ничего не слышал, мысли мои были уже далеко, я страшно волновался — свыше трех лет не видел жену, не представлял, как пройдет эта встреча, что сказать, когда нам выделили всего лишь один час!..
Я оглядывался с тревогой на все стороны, пытаясь определить, откуда может войти жена, почему она так задерживается — не знал я, что ее обыскивают, не приведи Господь, если хочет пронести сюда пулемет, бомбу, ящик взрывчатки.
Заскрипела боковая фанерная дверь, и я увидел жену. Она переступила высокий порог и обомлела, увидев меня в арестантском бушлате, стриженого, небритого, исхудалого, измученного. На какое-то мгновенье замерла в испуге, затем бросилась ко мне, прильнула к груди и зарыдала. Я стоял, чувствуя, как в горле у меня застрял горький ком, сердце усиленно билось, готово выскочить из груди.
Я потерял дар речи, не знал, как, бедную, успокоить, как ей объяснить, что у нас всего один час для свидания, возможно, уже меньше, а там, за стенкой, сидит — я слышал его хриплый кашель — начальник и прислушивается, следит за стрелками часов, чтобы мы не засиделись ни лишнюю минуту.
— Гражданочка, отойдите на шаг… Низзя так близко… Не положено, — послышался грозный голос «свидетеля». — Низзя так близко. Отстранитесь… Не положено…
Жена испуганно оторвалась от меня, посмотрела заплаканными глазами на это чудовище и снова замерла, стараясь овладеть собой.
— Я тысячи километров добиралась к своему мужу, — придя немного в себя, с возмущением сказала жена, — а вы «низзя», «низзя»!
— Гражданка, не имеете права оскорблять… Я при сполнении…
— Да отстаньте, кто вас трогает! — повысила она голос. — Не мешайте, пожалуйста, прошу вас…
Боже, как она, бедная, осунулась, похудела, измучилась за эти страшные годы разлуки! Но не утратила мужества, старалась сдерживать волнение, чтобы не расстроить меня, не нарушить маленький праздник нашей долгожданной встречи.
Я смотрел на нее и был восхищен ее подвигом. Не верил своим глазам, что вижу самого близкого и родного человека перед собой. Не сон ли это? Проделала такой страшный, мучительный путь через всю страну, чтобы один час побыть со мной! Но, с другой стороны, был убит горем, глядя на ее истертое старенькое пальтишко, тонкий платок на голове и худые башмаки… И в таком одеянии она сумела добраться сюда сквозь сильные морозы, пургу, колючие ветры.
— Обо мне не волнуйся, родной. Мне ничуть не холодно… У нас там совсем уже тепло… За эти годы я ко всему привыкла. Столько пережито, но мы с сыночком, с мамой не теряем надежды, что ты скоро вернешься к нам… Правда восторжествует… — быстрее заговорила она, чувствуя, что время идет. — Я всюду ходила, была у прокурора, везде была, как же они с тобой так поступили? За что? Где же правда?
— Гражданка, — вставил старшина, посмотрев на часы. — За политику говорить не положено.
— Какая ж тут политика! — огрызнулась жена. — Человек прошел всю войну, кровь проливал за Родину, а его держат за колючей проволокой… Какая же это политика! — Она взглянула на стражника с презрением и повернулась ко мне: — Держись, только не падай духом. Еще немного, и вернешься к нам. Кошмар скоро пройдет. Твои друзья за тебя хлопочут. Тебя не забыли… Все знают, что ты ни в чем не виноват…
— Гражданка, — снова вмешался старшина. — Не клевещите, невиноватых мы тут не держим.
Она со злостью посмотрела на стражника: