— А это мы еще увидим, — рассмеялся он. — Это будет зависеть от меня, какую характеристочку я напишу… Меня спросят, как перевоспитали вас… Вы у нас на крючке…
— Не понимаю, чего вы от меня хотите? — оборвал я его.
— Ничего мы от вас не хотим… Не надо нервничать. Я с вами говорю вежливо, по-человечески, так? Вам предоставили слишком короткое свидание с женой. Вы обозлены. Так? А я вправе разрешить вам еще одно свидание… Но это будет зависеть всецело от вас лично…
— Буду признателен, если разрешите еще одно свидание…
— Вот видите, это уже другой разговор… Не надо нервничать, спокойненько… Вы писатель… Знаем, что зеки к вам относятся с большим уважением…
— Какой же я писатель, для вас я обыкновенный преступник, арестант, «враг народа»…
— Опять вы нервничаете… Мы хотим вам помочь. От вас мы ничего не требуем… Но соседи по бараку с вами разговаривают доверительно, делятся с вами своими мыслями, часто антисоветскими. Просто время от времени будете меня информировать о настроениях зеков. И все… Никто об этом не будет знать, только мы с вами.
— Что? — вспыхнул я. — Такой ценой хотите предоставить мне свидание с женой? А не кажется ли вам, гражданин начальник, что слишком маленькой ценой решили меня купить?
— Ша, тихо, чего горячитесь, — неловко улыбаясь, оборвал он меня. — При чем тут покупка? Я имею в виду, что иногда сообщите мне, о чем с вами беседуют ваши товарищи. И больше ничего… Я ведь у вас не требую дать расписку… Рассказать… Ведь вы советский человек…
— Какой же я советский человек? Я такой же, как все, что валяются рядом со мной в ваших бараках… Да, мои товарищи мне все рассказывают, доверяют, и я горжусь этим. Но то, что они изливают передо мной свою душу, рассказывают, уйдет со мной в могилу… Они мои братья по несчастью… Никогда их не предам!
Я задыхался от гнева, возмущения, готов был броситься и задушить этого самодовольного иезуита в полковничьей папахе. Как этот подлец посмел мне предложить такое?
Забыв, кто стоит передо мной, я поднялся с места, нашел шапку.
— Это все, что вы хотели мне сказать? Я свободен?
— Нет, не все!.. Очень мне хочется посадить вас на десяток суток в карцер, чтобы вы немного остыли. Вижу, антисоветчина прет из вас… И мало вам дали… Отказываетесь помогать нам… — И, подумав с минутку, глядя в потолок, продолжал: — Взбесился… А я хотел по-хорошему. Что ж, передать вашей жене, что вы отказались от еще одного свидания с ней?
— Передайте!.. — задыхаясь от гнева, ответил я. — От такого свидания отказываюсь!..
— Ну, ладно, идите. Я думал, что вы — советский человек. Вы меня запомните! — закричал он. — Уж я постараюсь… Если будут пересматривать ваше дело, я такую характеристику на вас напишу, что волю увидите как свои уши без зеркала! Идите!
— Пишите что вам угодно, — сказал я и выбежал из этого проклятого кабинета.
Я шел быстро, словно за мной кто-то гнался. Отлично понимал, что дорого мне обойдется этот разговор надо ждать новых неприятностей. Но все же чувствовал какое-то удовлетворение: высказал ему все, что накопилось у меня на душе.
В бараке все уже спали крепким сном, измученные, уставшие после ночной смены. Я был рад этому, ибо никто меня не расспрашивал, как прошло свидание с женой. Поднялся на верхние нары, пытался уснуть, но сон меня никак не брал. Я все еще не мог успокоиться, прийти в себя.
За бараком бушевала пурга, валила людей с ног, казалось, наше мрачное жилище разлетится во все стороны.
Я слез на пол, накинул на себя бушлат, закутался и вышел на двор. Не хотелось встретиться со своими соседями. Для каждого из них я был теперь самым счастливым человеком — повидался с женой в этом чудовищном лагере после нескольких лет разлуки — и не желал их разочаровывать.
А метель все усиливалась, кружила, выла. Холодный, порывистый ветер сбивал с ног.
Справа от меня, утопая в снегу, стояла изба, где состоялось свидание с женой и милая беседа с начальником…
Я не представлял себе, как моя преданная подруга жизни выберется из этой снежной пучины в своем ветхом пальтишке, платочке и старых ботинках, которые вот-вот разлезутся, как она дойдет до станции? Снова оглянулся на заснеженную избу — и вдруг за проволочным заграждением увидел жену. Она стояла, скорчившись на морозе, согнулась, чтобы ветер не сбил ее с ног, держалась за столб и смотрела на нашу колонну в надежде увидеть меня.
Увидела и замахала рукой, закричала, но ветер уносил ее голос в заснеженную тундру.
Проваливаясь в сугробы, она попыталась приблизиться к проволочному заграждению, но раздался грозный окрик охранника, стоявшего на вышке: