Музыка, не слишком громкая, звучала приятно. Мне пришлось напрячь зрение, чтобы увидеть Эйнат в джинсах и красной куртке с названием паба, вышитым на ней; она как раз собирала стаканы с одного из столиков. Вспоминая о том, как она впала в панику той ночью, когда, простившись с Микаэлой, я отвез ее домой, я не подошел к ней сразу, а только помахал издалека и уселся в тихом уголке, где чуть позже мы могли бы поговорить. Хотя она должна была понимать, что я появился здесь, чтобы найти ее, она не подошла ко мне, а послала вторую официантку взять у меня заказ, а сама заняла место за стойкой бара, как если бы чувствовала себя спокойнее, возведя еще один, дополнительный барьер между нами.
Она знает абсолютно все, вдруг понял я со страхом. После того, как я отправился на край земли, чтобы позаботиться о ней, и, быть может, в решающий момент спасти ее жизнь, может ли она хотеть порвать все контакты между нами? Даже сейчас я помнил до мелочей все результаты ее анализов крови, и руки мои точно так же хранили воспоминания о ее уменьшившейся печени. Но помочь себе я не мог.
Я забрал у официантки свое пиво, прошел к бару и сел напротив нее, чтобы заставить ее выслушать то, что я хотел сказать. Но Эйнат, которая, безусловно, следила за каждым моим движением, поспешила уйти в отдаленный угол паба и начала разговаривать с людьми, сидевшими за столом. Небольшое количество посетителей и тихая музыка не давали мне возможности принудить ее сесть напротив и выслушать хотя бы мои вопросы без того, чтобы привлечь всеобщее внимание. И потому я остался стоять возле бара, потягивая свое пиво неторопливыми глотками, зная, что раньше или позже она должна будет вернуться.
Но вместо этого она попросту исчезла. Я спросил вторую официантку, куда она могла уйти, но та сказала, что не знает. Подождав несколько минут, я попросил еще раз наполнить мой стакан и отправился за свой столик. Но Эйнат не возвращалась, а пока новых посетителей не прибавлялось, у второй официантки не возникало никаких проблем в связи с ее исчезновением.
Прошло еще полчаса. Один из посетителей пожелал послушать рок-н-ролл, и вторая официантка немедленно устремилась к музыкальному автомату. Я не привык к алкоголю, и две кружки пива приятно дурманили голову. Я решил уйти, но сначала посетил туалет. Он был пуст, но рядом была дверь, которая вела в освещенную неоновыми лампами комнату.
Я сразу увидел ее. Она сидела в углу, рядом с большим холодильником, держа в руках стакан молока. Очевидно, ей не приходило в голову, что я смогу найти ее в этом месте, потому что, увидев меня, она побелела как мел, словно увидев привидение, вскочила со стула и, вытянув свои тонкие руки жестом, долженствовавшим остановить меня, прошептала (мне все это показалось очень патетичным): «Нет. Нет!» Я увидел, что всю ее трясет от негодования. Если бы я мог предположить такое, я сказал бы, что она в бешенстве. Я понимал ее чувства и уважал их. Смотреть на меня она избегала. Пальцы ее судорожно мяли край слишком просторной для нее фирменной тишотки, и больше всего на свете, видел я, ей хотелось бы, чтобы появился кто-то, способный спасти ее. Но никто не приходил, а оглушительная, сотрясавшая паб музыка рок-н-ролла, заглушала все остальные звуки. Но меня — пусть я говорил, не повышая голоса, — она расслышала. А сказал я ей буквально следующее:
— Ты напрасно меня избегаешь, Эйнат. Я тебе не враг, и не делай вид, будто ты этого не знаешь. Я ничего от тебя не хочу… но скажи мне, как человеку, который, быть может, спас тебе жизнь… скажи, в чем моя вина? Совершил ли я ошибку, когда я влюбился в твою мать, вместо того, чтобы влюбиться в тебя?
Ее лицо, выглядевшее еще более чистым, чем обычно, на фоне безвкусного задника у нее за спиной, на фоне разноцветных бутылок вдоль стены, стало заливаться краской. Она опустила голову, словно ей противно было глядеть на меня, и пробормотала:
— Нет. Ты не сделал ошибки.
— Твои мать и отец взяли меня в Индию для этого. Для того, чтобы я влюбился в тебя, а я повел себя, как врач, — продолжал я. — Был ли я неправ? Скажи мне, был ли я неправ?
Она продолжала стоять, покачивая головой, а потом произнесла с мучительным выражением на лице:
— Нет. Ты не был неправ. Ты врач, и не мог поступить иначе.
И тогда глубокое спокойствие охватило меня, словно я получил от нее разрешение на столь желанное дляменя забвение. Но она ведь не знала, что я затеял, она боялась, что я продолжу разговор, а потому проворно прошмыгнула за моей спиной, словно маленькая белочка, изо всех сил стараясь не дотронуться до меня. Шаги ее прозвучали на ступеньках, а потом она — так, как была, в тоненькой своей курточке, — отворила деревянную дверь, за которой угадывались дикие порывы ветра, и исчезла, проскочив, должно быть, в паб, через следующую дверь.
Еще на лестнице я услышал, как внутри квартиры надрывается телефон, и рванулся по ступеням вверх. Это могла быть только Микаэла. Но я не успел — звонки прекратились, прежде чем я успел открыть дверь. На маленькой бутылочке, которую дал мне доктор Накаш, был наклеен ярлычок, перечислявший все ингредиенты сделанного на дому лекарства. Должен ли был я принять целую таблетку или достаточно было половины. Поколебавшись, я разломил одну из них и разжевал половинку. Судя по тому, с какой скоростью мои глаза стали слипаться, я понял, что, добавив в смесь небольшое количество чистого макового экстракта, опытный анестезиолог составил снотворное, обладающее убойной силой. Но я, увы, не мог позволить себе отдаться великолепной тяжести, навалившейся на меня, поскольку в глубине сознания ждал, что телефон зазвонит снова. Что вскоре и произошло.
Но это была не Микаэла. Эта была моя мать. «Где ты был? Где ты был?» Ее жалобный голос бился в моем ухе, словно я обещал ей сидеть дома, когда бы ей ни захотелось найти меня. Оказалось, что Микаэла позвонила моим родителям из Калькутты в начале вечера и имела с ними продолжительный разговор.
— Ну так чего же ты хочешь? — хмуро ответил я на это сообщение, стараясь не порвать тонкую ниточку сна, обещавшего избавить меня от бессонницы. — Не можем ли мы поговорить об этом завтра утром?
Но если я считал так, то мать считала совсем иначе.
— Микаэла и Шиви, — возбужденно говорила она, — добрались благополучно и даже нашли комнаты в хостеле, в котором остановились некоторые из врачей-волонтеров, но Шиви еще не до конца избавилась от диареи, которая началась у нее в Нью- Дели, а кроме того, ее слегка лихорадит…
После подобного разговора мои родители потеряли покой. Не кажется ли мне, что самое время немного приструнить Микаэлу? Им удалось добыть номер телефона одной лавки неподалеку от хостела, где можно оставлять для нее сообщения… Сражаясь с толстой простыней сна, все сильнее обволакивавшего меня, я пытался успокоить свою мать. Диарея естественна для Шиви, особенно для вновь прибывших туристов. Лазар страдал ею на всем протяжении поездки, и до самого конца с ним ничего не случилось. Но главное — о чем они, похоже, забыли, — это то, что Микаэла сейчас находится в компании западных врачей, способных решить все проблемы с Шиви. Я не знаю, удалось ли мне рассеять все материнские страхи, но ударный эффект половины таблетки доктора Накаша лишил меня возможности добавить еще что-либо, и я грубо оборвал разговор, не в состоянии далее вспомнить потом, успел ли я попрощаться.
На следующий день, в полдень, когда я начал отключать своего пациента от анестезиологических аппаратов прежде, чем я успел исследовать направленным узким лучом его зрачки, одна из сестер отделения скорой помощи, подойдя ко мне, сказала, что некая женщина ожидает меня возле комнаты для посетителей. К моему изумлению, я обнаружил собственную мать, сидевшую в окружении родных тех больных, что сегодня перенесли операцию, выслушивая, как обычно, рассказы людей о постигших их бедах, но не говоря ни слова о самой себе. Отождествляла ли она себя с матерью одного из двух молодых врачей, стоявших в эту минуту возле операционного стола, или хранила молчание, чтобы никто не подумал, будто она хвастается?
Далее издалека она выглядела очень устало и напряженно, словно человек, сражающийся на два фронта без ясного понимания, какой из них более важен. Одета она была в серый шерстяной костюм, который я помнил еще со времен своего выпускного вечера. И хотя последний ночной ураган разогнал с неба все тучи, открыв взору сияющую, словно отполированную синеву, она не забыла взять с собою зонтик, как истинная уроженка британских островов, каковой она и являлась. Она прервала свою беседу и подняла глаза, ему ценная тем, что видит меня одетым в мою зеленую униформу, обязательную для операционной. Затем она познакомила меня с женщиной, сидевшей рядом с ней, которая тут же принялась расспрашивать об операции, перенесенной ее мужем.