Все смеялись над такой возможностью, и Радек даже нарисовал карикатуру - на фоне Кельнского собора два дюжих немецких агента ведут согбенного Ленина в тюрьму, а на груди у него табличка: "Агент коварного Альбиона".
Ленин подолгу стоял у окна. На чистеньких перронах небольших станций, возле чистеньких домов столь милой его сердцу Германии были видны только старики или инвалиды - война уже подскребла последние остатки мужчин. Даже в полях трудились женщины и дети. Германия была близка к концу своих сил, своего терпения, и Ленин, не зная еще, что встретит его дома, начал размышлять о революции в Германии - революция легче всего поднимается именно там, где терпение народа находится на крайнем пределе.
31 марта тридцать товарищей были в Стокгольме. Это была нейтральная земля - главная и самая опасная часть путешествия была завершена. До России оставался буквально один шаг. В Стокгольме русских товарищей встретили шведские коллеги.
Их провели в зал, украшенный красными знаменами. Там состоялся небольшой митинг, респектабельный и соответствующий характеру аудитории и гостей.
Некоторое время, пока Петроград и Стокгольм обменивались телеграммами, ждали в Швеции. Временное правительство не пожелало впустить в Россию двух человек из тридцати. Въезд был запрещен Платтену и Радеку как иностранным подданным.
Потом была Финляндия - родные, шатучие, старенькие, пропахшие потом, водкой, колбасой вагоны третьего класса. Так закончилось воскресенье, 2 апреля, начало пасхальной недели. Солдаты, ехавшие в вагоне, угощали мальчика Роберта куличом.
Миновали Выборг - до Питера оставалось несколько часов. Вагон заполнился народом, большей частью солдатами и мешочниками. За окнами, на платформах финских станций, стояли безоружные русские солдаты - видно было, что армия рассыпается.
Усиевич высунулся в окно и закричал:
- Да здравствует мировая революция!
Солдаты на перроне не успели сообразить, что кричит этот странный барин, и проводили его удивленными взглядами. Владимир Ильич сцепился с бледным поручиком, сторонником войны до победного конца. Они так громко и горячо спорили, что вокруг собралась толпа солдат и мешочников - всем хотелось послушать ученых людей.
На этот раз не было ни повара, ни официантов - хорошо, что в Стокгольме шведские социалисты снабдили товарищей колбасой, булками и другим, давно невиданным в России провиантом. Эмигранты разделились на группы и уничтожали припасы. Вагон наполнился дразнящим ароматом иностранной пищи, что отделило эмигрантов от своих, местных.
К Териокам успели подчистить все, собрали вещи и прилипли к окнам - шли дачные места, многие здесь когда-то жили летом, купались в чистой Маркизовой луже и рыбачили. Дачи в Куоккале выглядывали из-за заслонов сосен - вокруг них не было заборов - только полоски дикого камня.
Перед станцией Белоостров рельсы разбежались. Там, на платформе, стояла кучка людей в пальто и шляпах - с залива дул свежий ветер, они ждали давно и сильно замерзли.
Было уже темно, Мария Ильинична бегала вдоль состава, выкрикивая: "Володя! Володя! Где Ульянов, товарищи?" Усиевич закричал из окна:
- Мы здесь! Идите сюда!
Вагоны были не освещены, и люди угадывали друг друга только по голосам.
Встречающие влезли в поезд и прошли в нужный вагон. Ильич выбежал к переходному тамбуру и обнял сестру. Он прослезился. Все были рады - трудно было поверить, что товарищи смогли прорваться сквозь страшные опасности путешествия через Германию.
- Трудно поверить! - восклицал Шляпников.
- Нас арестуют? - тихо спросил Владимир Ильич, увлекая сестру в сторону, в пустой закуток кондуктора. - Нас обязательно арестуют.
- Не думаю, - авторитетно ответила Мария Ильинична.
Шел к концу понедельник, 3 апреля. На площади перед Финляндским вокзалом собралось немало народа - революция испытывала острый дефицит в лидерах - слишком быстро они возвышались и бывали низвергнуты толпой, готовой к эйфории и разочарованиям. На этот раз приехали самые настоящие, самые непримиримые вожди - Мартов, Ульянов, Зиновьев, Цхакая и другие, согласившиеся на долгое изгнание, но отказавшиеся от компромисса с царским режимом.
Когда поезд медленно остановился, почти упершись трубой паровоза в белое с желтым железнодорожно-готическое двухэтажное строение вокзала, солдаты и мешочники из первых вагонов устремились вперед и буквально смели депутацию, которая пришла встречать коллег.
Лишь когда толпа схлынула, большевик Чугурин, знавший Ленина по школе в Лонжюмо, отыскал Владимира Ильича, окруженного товарищами по путешествию.
Он начал совать ему в руки картонную книжечку, и Ульянов, не сообразив, отталкивал книжечку, полагая, что от него требуют автограф.
- Разрешите! - закричал Чугунов, так что люди вокруг замолчали. Разрешите вам, товарищ Ульянов, вручить партийный билет Выборгской организации нашей партии под номером шестьсот! Шестьсот! - повторил он. Шестьсот, - словно эта цифра имела магическое значение.
В зале вокзала, куда ввалились шумной, веселой, гудящей толпой приезжие, было пусто. У дверей уже стояли караулы. Некоторые из эмигрантов почувствовали холодок в груди - это было похоже на арест.
Но из небольшой группы людей в центре плохо освещенного зала отделился господин в черном пальто с бархатным воротником. Он снял котелок и пошел навстречу приехавшим.
- Я рад приветствовать возвращение на родину наших признанных борцов за свободу! - хрипло воскликнул он. В речи оратора чувствовался кавказский акцент.
Речь председателя Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов грузинского социалиста Чхеидзе была короткой и соответствовала моменту. Ленин, который не выносил Чхеидзе со времен партийного раскола, вертел головой, отмечая все мелочи, столь привычные уже петроградцам, но новые на его цепкий взгляд. И то, что караул был вооружен и хорошо одет, но без погон, и то, что женщины в Петрограде следят за европейской модой, и то, как осунулся и постарел Чхеидзе...
- Что там, на площади? - обернулся Ленин к Чугунову. - Вы собрали людей?
- Там несколько сот человек.
- Говорить буду я.
- Но не все пришли встречать вас, - ответил наивный Чугунов, который не сделает карьеры в партии и государстве. - Здесь же сам Мартов!
Ленин покосился на Мартова, который уже мотал курчавой, седеющей гривой, ожидая, когда сможет достойно и красиво ответить на приветствие Чхеидзе.
- Спасибо! - громко сказал Ульянов, как только Чхеидзе закончил речь. Он протянул ему руку. - Еще раз спасибо.
Торжество Мартова было скомкано. И еще более скомкано, когда Ленин сказал:
- Дела партийные и советские никуда не денутся. А нас ждет народ.
Он показал вперед, на арку, ведущую из вокзала на площадь.
Это было совершенно не по-товарищески по отношению к Чхеидзе, который поздно вечером, не жалея своего времени, приехал встречать эмигрантов, это было не по-товарищески по отношению к остальным эмигрантам, не менее известным в народе, чем Ульянов. Но пора женевских и цюрихских дискуссий кончилась. Все как дети, повторил мысленно Ленин особенно не полюбившийся глупый стишок из эсеровской газеты, - все как дети, день так розов, ночи нет...
Широкими быстрыми шагами Ленин пересек зал - один по гулким плитам, вышел, сопровождаемый догнавшими его большевиками на ступени вокзала морской прожектор, привезенный из Кронштадта, ударил ему в лицо - и фигурки на ступенях вокзала приобрели особое, высвеченное значение.
- Выше! - сказал Ленин. - Я не могу говорить отсюда - меня не видно.
- Мы приготовили автомобиль, - сказал Чугунов. - Товарищ Керенский всегда выступает с автомобиля.
- Чепуха. Автомобиль недостаточно высок, - сказал Ленин. - Это чей броневик? Не враждебный?
- Прислан советом для охраны, - сказал Чугунов.
- Вот оттуда я и скажу речь!
- Ну что вы, Владимир Ильич, вы же ушибетесь, - сказал Чугунов.