Забегали в коридоре. Максим включил свет. Перевернули на спину Пужатого. Прямо против сердца на синей форме расп лывалось страшное пятно крови. Кобот забился в угол дивана, поминутно разглядывая руки и шаря под собой.
Все, как обалделые, смотрели на грузный нелепый труп.
ЭПИЛОГ
Непостижимая гибель Пужатого поразила всех обитателей квартиры. Кобот целыми днями приставал к Максиму и Федору, верят ли они, что это не он убил Пужатого. Хотелось верить,
28
хотя вроде больше некому. Но не мог же убить Кобот, сроду не державший в руках никакого оружия, да и вообще...
Илью не забрали. Почему - неизвестно. Не забрали - и все... Замяли.
Петр, ученик Максими, совсем, кажется, решил, что его разыгрывают. Он назвал Илью Давидовича "наш Ринальдо Риналь дини" и сочинил про него стишки:
Кобот бренчит кандалами
Ведут по этапу его.
Он утром, не мывшись, в пижаме
Соседа убил своего.
Про вольную жизнь вспоминая,
Идет он, судьбину кляня.
Идет он в слезах и хромает.
Идет, кандалами звеня.
Недолго Петр так веселился - прослушав стишок, Максим всадил ему затрещину и сказал:
-- И ты доиграться хочешь, ж$па?
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ окончание
Максим и Федор, опершись друг о друга, сидели на не большой поляне, покрытой густым слоем аллюминиевых пробок; пробки покрывали это волшебное место слоем толщиной в нес колько сантиметров и драгоценно сверкали золотым и серебря ным светом.
На опушке поляны застыли брызги и волны разноцветных осколков. Жаль уходить, да скоро поезд.
Федор давно перестал ориентироваться - куда ехать, в какую сторону, зачем, но Максим все-таки настаивал на возв ращении. Впрочем, можно было и не думать о нем, о возвраще нии - оно медленно совершалось само собой; то удавалось под Вехать на попутной машине, то спьяну засыпали в каком-нибудь товарном поезде - и он неизменно подвозил в нужную сторону, в сторону Европы.
Возвращение неторопливое и бессознательное - как если бы Максим и Федор стояли, прислонившись к какой-то преграде, и преграда медленно, преодолевая инерцию покоя, отодвига лась.
. .
-- Максим, ты говорил поезд какой-то? - спросил Федор.
Максим чуть приподнял голову и снова уронил ее.
Федор не нуждался в поезде; он не испытывал ни отча янья, ни нетерпения, не предугадывал будущего и не боялся его. Но раз Максим говорил про поезд...
-- Эй, парень, как тебя, помоги Максима до поезда до вести, - обратился Федор к парню, лежащему напротив - слу чайному собутыльнику.
Тот поднял мутные, невидящие глаза и без всякого выра жения посмотрел на Федора:
-- Ты чего рылом щелкаешь?
-- Да вот Максима надо довести.
-- Куда?
-- В поезд.
-- Билет надо. Билет у тебя есть?
-- Максим говорил - у тебя билет, ты покупал. Помнишь?
Парень вывернул карманы: - Какой билет, балда? Где би лет?
Из кармана, однако, выпало два билета.
Федор подобрал билеты, засунул Максиму в карман, поднял последнего под мышки и поволок к длинному перону, просвечи вающему сквозь кусты.
Парень побрел следом, но, пройдя несколько шагов, опус тился на колени и замер.
Федор, задыхаясь, и почти теряя сознание, выбрался на рельсы, чудом - видно кто-нибудь помог - запихнул Максима в тамбур, и упал рядом, словно боец, переползший с раненым то варищем через бруствер в безопасный окоп.
Кто-то его тормошил, что-то спрашивал и предлагал - Фе дор безмолвствовал и не двигался.
52
. .
Когда он проснулся, Максима рядом не было.
Поезд шел быстро, двери тамбура хлопали и трещали.
Федор встал. С ужасом глядя в черноту за окном, он нес мело прошел в вагон. Оттуда пахнуло безнадежным удушьем. Максима там не было, вообще там никого не было, кроме женщи ны в сальном халате и страшных блестящих чулках. Она с нена вистью и любопытством рассматривала Федора.
Федор захлопнул дверь. Постоял в нетерпении, морщась от сквозняка; затем открыл входную дверь и выпрыгнул из поезда.
Его тело упруго оттолкнулось от насыпи и отлетело в кусты ольхи.
. .
Оклемавшись, когда шум поезда уже затих, Федор встал и неловко пошел по каменистой насыпи к мокрым бликам шпал и фонарю.
Уже светало, но щелкающие под ботинками камни были не видны, ноги разВезжались и тонули в скользком крошеве.
Пройдя метров сто, Федор сошел с насыпи и, раздвигая руками мокрые кусты, чуть не плача, побрел в направлении, перпендикулярном железной дороге.
Лес сочился предрассветной тяжестью; тихо.
Могло даже показаться, что все кончится плохо.
Г О С Т И
(разговор)
(Комната Петра, ученика Максима. Большой стол, шкаф, наполненный книгами - ничего книги, но отвратительно затре паны, а многие с библиотечными штампами. Полуразобранный магнитофон. Всякие вещи. Под кроватью вместо одной из ножек лежит стопка журналов и книг, а ножка валяется тут же, ря дом. В комнате отностительно чисто, на столе стоят три бу тылки портвейна, хлеб - видно, что Петр ждет гостей.
Петр с книгой сидит за столом. Смотрит на часы, затем берет со стола бутылку, открывает, наливает полстакана, мед ленно пьет. Слышен звонок.
Петр быстро допивает налитое, наливает еще столько же и тоже выпивает, очевидно, для храбрости. Слышно, что в кори доре открывается входная дверь.) ПЕТР (поперхнувшись, кричит): Это ко мне!
(Убегает, возвращается с гостями. Это Василий, ученик Федора; Алексей Житой, крепкий парень; Мотин, непризанный художник; Вовик, весь слабый, только челюсти крепкие от час того стыдливого сжимания; Самойлов). ЖИТОЙ: Смотри, он уже начал! Мужики, давай, давай по штраф ной! (Достает из своего портфеля две бутылки портвейна, более де шевого, нежели стоящий на столе.) ВАСИЛИЙ: Погоди, дай закусь какую-нибудь сделаем. Я не жрал с утра. ЖИТОЙ: Ой, вот до чего я это не люблю, когда начинают туда- сюда... Вовик, колбаса у тебя есть? (Вовик достает из сумки с надписью "Демис Руссос" колбасу и две бутылки вермута, разумеется не итальянского.) ПЕТР: А какого ты ляда вермут покупаешь, когда в магазине портвейн есть? ВОВИК: Не хватило на два портвейна. ПЕТР: Я этой травиловкой себе желудок испортил. (Петр раскладывает колбасу, хлеб, приносит с кухни вареную картошку. Василий достает из шкафа стопари. Все садятся, один Самойлов стоит, засунув руки в карманы и с ироническим видом смотрит на центр стола. Житой разливает портвейн. Все со словами "ну, ладно", "ну, давай" выпивают и закусывают; Самойлов вертит в руках стопарь, несмешливо разглядывает его). ВАСИЛИЙ: Садись, что ты стоишь, как Медный Всадник. (Самойлов садится, снисходительно улыбаясь). ЖИТОЙ: Давайте сразу, еще по одной, чтобы почувствовать. (Разливает. Почти все выпивают. Василий пьет залпом, как это обычно делает Федор, Петр же, напротив, отопьет, поставит и снова отопьет, как Максим). ВАСИЛИЙ (Мотину): Чего ты? Не напрягайся, расслабься. МОТИН: Да ну на фиг... Я после работы этой вообще ничего де лать не могу. А удивляются, что мы пьем... Мало еще пьем! ЖИТОЙ: Верно! (Разливает еще по одной). ВАСИЛИЙ: То, что мы пьем - есть выражение философского бе шенства. САМОЙЛОВ: Потому и пьем, что пока пьяные - похмелье не так мучает. МОТИН: Я после этой работы вымотан совершенно, куда там еще