— Зачем?
— Иначе вы убьете себя, меня и всех на сотню шагов вокруг. Вы еще многого не знаете насчет колдовства, так что поверьте мне на слово.
Глаза Дженн вспыхнули.
— Поверить? А могу ли я доверять вам? Вы объясните мне, что такое Знак Дома?
— Конечно. Я расскажу вам обо всем, что вы захотите знать. Только сначала погасите пламя.
— Нет, — покачала головой Дженн. — Сначала расскажите. Что такое Знак Дома?
— Хорошо, — медленно кивнул Роберт. — Мне, правда, удивительно, что вы не слышали об этом раньше. Вы ведь знаете о двадцати трех Домах — знатных семьях, ведущих свой род со времен Империи, а то и раньше? Каждый Дом имеет свой Знак — родинку. У каждого ребенка, прямого потомка главы Дома, есть такая родинка; они немножко отличаются у разных людей, но сохраняют форму, присущую данному Дому. Знак Дома всегда располагается на левом плече. Именно его вы, как мне сказали, и имеете.
— Но как он мог появиться у меня? Мой отец был трактирщик.
— Нужно будет все выяснить, а пока… Дженн снова покачала головой:
— Нет. Я вам не верю. У меня действительно есть родинка, но это не может быть Знак Дома.
— Откуда вы знаете? Послушайте, уверяю вас, я говорю вам правду. У меня самого есть Знак Дома, и у Финлея тоже.
— Покажите.
Роберт расшнуровал ворот своей белой рубашки и обнажил плечо. На коже, рядом со старым шрамом, отчетливо виднелась родинка — треугольник, пересеченный двумя линиями от вершины к основанию.
— Это Знак Дома Данлорнов, — тихо произнес Роберт, не спуская глаз с Дженн. — Я сказал вам правду. Пожалуйста, погасите огонь. Обещаю, я не дам вас в обиду.
Девушка секунду поколебалась, потом молча кивнула. Внезапно по комнате пронеслось дуновение свежего воздуха, и Роберт увидел, как стена пламени исчезла. Он быстро повернулся к Дженн, опасаясь, что она может снова потерять сознание, но девушка ответила ему твердым взглядом.
— Со мной все в порядке… и простите меня. Глядя ей в глаза, Роберт кивнул:
— Конечно.
В ту же секунду в комнату вбежали Айн и остальные.
Мика поднял глиняный кувшин и обошел комнату, наполняя кружки густым ароматным медом. Дженн, сидя в кресле у очага, следила, как парень ловко и почтительно скользит от Айн к Финлею, от Генри к Уилфу, от Патрика к Роберту. Пламя свечей бросало тени на его веснушчатое лицо, зажигало золотые искры в рыжих волосах. Хотя Мика сохранял подобающую серьезность, у Дженн создалось впечатление, что он не так уж озабочен случившимся: парень явно настолько верил своему господину, что не сомневался — все разрешится наилучшим образом. Уже не в первый раз Дженн почерпнула утешение в спокойствии Мики.
Роберт, сидевший с ней рядом, бросил на Дженн ободряющий взгляд. Он не отходил от нее ни на шаг с того момента, как она погасила пламя, но девушка не могла определить, поступает ли он так ради ее безопасности, или из опасения, что она снова зажжет огонь.
Впрочем, сейчас Дженн это было безразлично. Она сердилась. Не только на окружающих ее чужих людей, но и на себя. За всю свою жизнь она ни разу не испытывала страха настолько сильного, чтобы подчинить себе все ее поступки. Но сегодня утром, когда она услышала их разговор… Хуже всего было то, что Дженн никак не могла разобраться, что же в словах колдунов так ее испугало.
Она никогда не любила признаваться, что чего-то боится, и уж подавно никогда не говорила этого вслух. Ей хотелось верить, что так будет всегда, — ведь иначе она признала бы свое поражение. И не просто поражение — она потеряла бы часть самой себя. То, что она никому никогда не говорила, что испугана, было частью ее щита, ее брони, защищающей от враждебного мира. «Дженн ничего не боится», — говорили о ней люди, и действительно: каким-то странным образом чем меньше она показывала свой страх, чем меньше думала об опасности, тем меньше она боялась.
Дженн на мгновение закрыла глаза и пожелала снова оказаться дома, в таверне отца. Звуки, запахи, тепло очага — все там было таким знакомым, таким родным. Единственная опасность — что посетители передерутся и поломают столы. Отец всегда защищал Дженн от любой опасности, так что страх не стал неотъемлемой частью ее жизни. Только однажды, когда к отцу явился тот седой человек, она испугалась по-настоящему… Впрочем, ей ведь было тогда всего семь. Старик о чем-то говорил с отцом, не спуская с девочки глаз. Он пробыл в гостинице неделю, но ни разу не заговорил с Дженн, хотя все время следил за ней. В конце концов она стала прятаться от него и не могла дождаться, когда же он уедет; воспоминание о пронзительном взгляде старика сохранилось навсегда… То, как на нее смотрели теперь эти люди, напомнило Дженн о том давнем случае.
Они, колдуны, не такие, как обычные люди. Сначала Дженн видела их отличие именно в колдовской силе, и ей было понятно, почему их все так боятся. Потом она решила, что причина — в их жизни здесь, в оторванности от нормального общества. Но наконец она поняла: все-таки все дело в колдовстве.
И вот теперь она одна из них…
Последние сомнения исчезли так же бесследно, как если бы их сожгли языки вызванного ею пламени. Значит, Роберт и остальные были правы. Она в самом деле удержала мост, расколола камень — а потом и воссоединила его опять. Все чудеса — ее рук дело. Но почему она ничего не знала? Почему это началось так внезапно? Что заставило ее силу проявить себя? Дженн случалось и раньше оказываться в трудном положении, но ничего подобного не происходило. Раза два ей даже хотелось…
Девушка сложила руки на коленях и заставила себя успокоиться. Совсем ни к чему еще раз потерять власть над собой. Нет. Сейчас следует сдержать гнев и воспользоваться им как орудием. На этот раз Дженн твердо решила получить ответы на некоторые свои вопросы. Даже трудно решить, что хуже: попасть в руки тех гильдийцев или быть спасенной Робертом Дугласом, графом Данлорном. В первом случае она лишилась бы руки, во втором — похоже, лишилась свободы; действительно трудный выбор… Поэтому Дженн не сводила глаз с Мики, разливавшего вино, — по крайней мере один друг у нее есть.