Но сам больной не слишком радовался долгожданному обретению зрения. С каждым прожитым днем Ник становился все угрюмее, мрачнее, Фил пытался расшевелить своего друга, но это становилось все труднее. Маг даже посоветовался с Азелем, подумал, что из-за того, что Ник фактически умер, а его душа оказалась в потустороннем мире, он получил необратимые изменения. Глава Парнаско уверил мужчину, что с его учеником в физическом плане все будет в порядке через несколько недель, а в душевном… в госпитале лечили лишь физические раны, к душевным следовало обращаться к жрецам или же самому попытаться разговорить больного. Сам же Азель даже не пытался провести со своим горе-учеником воспитательную беседу, ибо знал, как тот относится к подобным разговорам, да и, чего таить, боялся, что Ник попытается сбежать. Уже были прецеденты. И не единожды.
Но всерьез заняться душевным здоровьем Никериала магистр Гоннери так и не успел — его опередил Микио. Ушлого и деятельного иллюзиониста не допускали к больному целителю, ибо страшились его сумасбродных идей — Микио с детской непосредственностью каждый раз придумывал новый действенный способ лечения Ника, который резко расходился с предписаниями официальной медицины и очень не нравился Филу. Магистра Микио печалило такое положение дел и, как следствие, нервировало милсестер, что дежурили у палаты. Филгус понимал, что это не могло продлиться вечно, да и отказывать в посещении того, кто так рьяно старался во благо Ника? Мужчина считал это, по меньшей мере, неблагодарностью. И, помаявшись с деятельностью Микио несколько месяцев, а также запихав поглубже сострадание к брату, специально ослабил бдительность, предоставил невольную лазейку… которой, естественно, тут же воспользовался неугомонный мастер иллюзий.
Он, как выяснилось позже, заманил сладкими речами в кладовую наивную милсестру, оглушил ее, принял облик несчастной девушки, умудрился внести ее в список разрешенных к допуску в палату Ника и… что было дальше Филгус услышал по истошным крикам больного.
Апатичный настрой Никериала испарился враз. Бедный мужчина, который несколько месяцев недвижно лежал в постели, поразил всех целителей и милсестер, умудрившись забраться на шкаф и кидаться в иллюзиониста кактусами — о том, как эти растения появились в палате была отдельная история, на которую сейчас было неуместно отвлекаться.
— Уберите его от меня! Уберите! — истошно орал Ника, кидая в бедного мастера иллюзий последний колючий предмет. Больной выглядел вполне здоровым — на щеках алел румянец, а цепкие руки, которые за месяцы лечения стали словно две сухие ветки, с легкостью, даже не дрожа, подняли тяжелый горшок с кактусом. Причем кактус полетел прицельно — с координацией у мага тоже было все в порядке.
— Но я же любя! — чуть не плача от несправедливой обиды воскликнул иллюзионист, получив на свое признание отчаянный рык Ника и пылающий от негодования взгляд, когда руки мага не нащупали больше колючих снарядов. Филгус на миг подумал, что вмешиваться в разворачивающуюся драму было б преступлением и отрицательно качнул головой целителями и милсестрам, которые хотели ворваться на крики больного в палату. Работники госпиталя с интересом заглянули внутрь и бочком вышли за дверь, впечатленные разворачивающейся сценой. На пороге остался лишь посмеивающийся Филгус, да Азель, у которого, похоже, был нюх на неприятности.
— Глаза б мои тебе не видели! — продолжал разоряться Ник, и, сорвав голос, с шипением продолжил. — Исчезни. Развейся. Пропади, содомит треклятый!
— Но почему!
Бывший повелитель мира и главная головная боль Председателя искренне не мог понять, что опять сделал не так и его обожаемый целитель так резко и в категоричной форме отказался с ним общаться. Магистр Гоннери мог предположить, что Ник мирно спал и, узрев после пробуждения над собой — то, что “над”, а не “перед”, магистр не сомневался, — столь любимого им иллюзиониста, был очень рад новой встрече. Так рад, что взлетел, словно гордая птица на шкаф, показав чудеса акробатики при полной недееспособности к магии.
— Спускайся! А вдруг тебя увидят!