Вся беда человеческого ума - это его постоянная борьба, его попытки идти против течения. И на это у него есть причина: только сопротивляясь течению, он ощущает эго. Но если просто течь с потоком - без борьбы, позволяя жизни вести вас, куда ей заблагорассудится, - ваше эго исчезнет. Вы будете, вы будете в большей мере, чем вы есть сейчас - более подлинными, более правдивыми, - но у вас не будет чувства «я». И тогда вы сможете видеть, куда вы направляетесь. Даже сам ваш путь, созданный вашим движением, станет виден тем, у кого нет эго. Вы увидите даже следы птиц, парящих в небе. Они не оставляют никаких следов, но если ум полностью избавлен от эго, то все бытие становится кристально чистым зеркалом, в котором отражаются даже следы на небе.
Японское театральное искусство но - это побочный продукт дзена. Из дзена произошло много всего замечательного. Ни одно другое религиозное движение не было настолько же творчески продуктивным. В дзене есть искусство с собственным неповторимым качеством - поэзия, литература, театр, скульптура. Все, что выходило из дзена, несло в себе очевидную отметку медитативности; дзен превращал в медитацию то, что раньше никому и в голову не пришло бы связать с ней.
Взять, к примеру, искусство владения мечом. Кто бы подумал, что это умение может стать медитацией? Или театр. Остальные религии осуждали весь театральный мир. Но дзен привлек и театр. В этом театре, когда актер движется по сцене, сконцентрировав всю свою энергию в точке чуть ниже пупка - на пять сантиметров ниже пупка, где, в соответствии с дзенским учением, находится точка ха-ра, точка нашей жизненной энергии, - если актер сконцентрируется на харе и переступать будет очень медленно, то те из зрителей, кто обладает достаточной тишиной, увидят позади него тропу, им же самим созданную. Его энергия движется вперед, оставляя позади след, видимый лишь тем, кто находится в тихой осознанности. Это чрезвычайно красивый театр. Он разительно отличается от любой другой театральной школы мира. Дзен изменил всю природу театра, освятив его. Зрители приходят не в зрительный зал, а в храм, а актеры в нем не просто играют, но медитируют.
Живопись дзена, поэзия дзена обладают тем же качеством. Своим прикосновением дзен преобразил значение любого из искусств. Ни одна другая религия не делала ничего подобного, ни одна другая религия вообще не несет в себе творчества.
Дзен - это сама сущность творчества. В дзене вы можете делать все что угодно - святым будет каждое ваше действие. Вопрос не в том, что вы делаете; все дело в том, осознаете вы ваши действия или не осознаете.
Дзен сместил все акценты. Каждая религия говорит: «Это верно, то неверно. Делай так, не делай эдак». Они указывают вам на какие-то действия, определяя их как правильные, и на другие действия, определяя их как неправильные. Но это какой-то детский сад, потому что любое действие в одних обстоятельствах может быть верным и в других - неверным.
Нельзя клеймить то или иное действие как правильное или неправильное. Но как же тогда решить, что морально, а что аморально, что должно сделать, а что нельзя делать? Дзен не решает вообще. Дзен просто говорит: «Осознавайте все, что делаете. Если ваша осознанность остается непоколебимой во время ваших действий, значит, все правильно. Если же, чтобы выполнить действие, вам приходится потерять осознанность, значит, что-то неправильно». Решающий момент ушел вовнутрь; в дзене он направлен не на внешний объект, а на вашу субъективность.
Того же понимания я жду от вас: ни одно действие само по себе не может быть правильным или неправильным, ни один человек ни благ, ни порочен. Все зависит от осознанности.
Мне вспомнился один выдающийся мистик по имени Нагарджуна. Он жил голым. Из всей собственности у него была лишь чаша для подаяний. Однако он, возможно, был величайшим гением в отношении ума: острота его мысли несравнима. Его учениками были императоры, императрицы, философы.
Одна императрица была очень предана ему, и к его очередному приходу в столицу ее владений она подготовила ему в подарок золотую чашу для подаяний, инкрустированную брильянтами. Когда он пришел во дворец за подаянием, она сказала:
- Ты должен мне кое-что пообещать.
- Ты просишь слова голого человека, у которого за душой нет ничего, кроме его чаши для подаяний, - напомнил он императрице.
- Я знаю, - сказала она. - Я как раз прошу тебя отдать мне эту чашу.
- Бери, - ответил он.
- Но это лишь полдела. Взамен я дам тебе новую чашу, и ты примешь ее.
- Хорошо, - снова согласился он, - мне подойдет любая чаша.