— Ну, а сам Перемышль, — спрашиваю я, — что же было там, после того как вы оттуда ушли?
— Там? Немцам все-таки удалось переправиться через Сан, где — точно не знаю, это могут сказать только пограничники, но к полудню центр города и основные коммуникации — мост, почта, телеграф и другие — были заняты врагом.
— Значит, мы город фактически сдали?
— И да и нет… Дело в том, что, заняв центр, немцы остановились и не стали развивать успех. Почему? Некоторые объясняют это небрежностью. А по-моему, это был проверенный психологический расчет: зачем, мол, толкать камень, когда он уже покатился? Они, наверно, считали, что им лучше отдохнуть, собрать силы для нового броска и через день-два, как было предусмотрено по их плану «Барбаросса», занять Львов. Так у них получалось всегда: в Польше, во Франции, в Греции… Недаром на этот участок были брошены лучшие, кадровые части германской армии, среди них знаменитая 257-я пехотная дивизия, которая в свое время брала Париж. У нее огромный опыт, вышколенные офицеры, заранее имевшие на руках все данные, полная свобода маневра и к тому же поддержка других родов войск — авиации, танков, дальнобойной артиллерии из резерва главного командования. А что было у нас? Пехоты вдвое меньше. И ни одного тяжелого танка, ни одного самолета. Добрая половина бойцов — необстрелянный молодняк. Конечно, все это немцы знали, потому и решили, что после их первого удара мы уже не опомнимся и будем драпать без оглядки. Но они не учли одного…
И Маслюк рассказывает о том самом контрударе, который когда-то казался мне легендой, о подвигах, которые мы — и, вероятно, не только мы — клялись повторить тогда, в те трудные первые дни войны.
Поздно вечером, говорит он, ими был получен, наконец, боевой приказ. Генерал Снегов собрал оперативное совещание — в нем участвовали командир 99-й стрелковой дивизии, старый товарищ и сослуживец Маслюка, полковник Дементьев, начальник пограничного отряда (его фамилию Дмитрий Матвеевич не помнит), и другие командиры частей, сосредоточенных под Перемышлем. Несмотря на численное и особенно техническое превосходство противника, все, как один, решили: взять Перемышль обратно и восстановить государственную границу. Дементьев предложил свой план атаки — наступать развернутым фронтом, сразу с трех направлений.
— Не вдаваясь в подробности, скажу, что генерал Снегов этот план принял, хотя кое-где и уточнил. Надо сказать, что только теперь, когда мы получили свободу действий, можно было увидеть, кто на что из нас способен. Ну, Дементьева я знал, когда-то служил у него под началом и не сомневался в его опыте и военной смекалке. А вот Снегов открылся для меня впервые. Этот корректный, выдержанный генерал удивил всех нас своей зоркостью, я бы сказал, особым тактическим чутьем, которое, как показали дальнейшие события, сработало безошибочно…
Мы часто говорим! «волевое решение», «сильная воля», как будто бы в этом залог успеха. А Снегов никому не навязывал своего решения. Он слушал и все учитывал. А потом развивал твою же мысль, но так, что она, оставаясь твоей, становилась единой и понятной для всех. Вот и тогда он учел главное — желание выбить врага. Но к этому надо было приложить умение. И он решил: позиционной тактикой в данном случае успеха не добьешься, нужен стремительный и внезапный удар. Это было понятно. Но кто пойдет впереди? Каждый из командиров говорил: «Я!» По формальной логике предпочтение надо было бы отдать пехоте, она еще не была в бою, силы свежие… Но Снегов решил иначе. Он сказал, что, по его мнению, в авангарде должны пойти пограничники. Почему? Ведь им досталось больше всех, они уже истрепаны, многие едва держатся на ногах… «Зато, — сказал генерал, — они будут драться в пять, в десять раз злее — и за себя, за свои раны, и за своих погибших товарищей». Здесь он был непреклонен. И правильно! Мы это поняли буквально через несколько часов…