Теперь мы свободны. Но куда идти? Бой уже затихает. Орудийная стрельба смолкла, за лесом на холме слышны лишь редкие автоматные очереди. И все-таки мы карабкаемся наверх, цепляясь за кусты. Навстречу идет еще какая-то группа людей. Прячемся за деревьями, замираем. Шофер дает мне «лимонку», а сам снимает с плеча карабин. Но это наши. Я вижу бледное, измазанное землей и кровью лицо Сени, выбегаю из укрытия, но чуть не получаю пулю в лоб. «Дурак, — мой друг держит в руке дымящийся наган. — Я думал, что немец. Не задел?» — «Нет, а ты ранен?» Сеня отмахивается: «Ерунда, слегка поцарапало». Он сообщает об исходе боя. Дивизия окружена, боевой порядок нарушен. Генерал убит. Командир полка приказал пробиваться на восток малыми группами. Вот и все.
Спускаемся обратно к болоту и ждем, пока стемнеет. Будем выходить по двое, по трое… На прощанье делим поровну оружие и патроны, а документы прячем под стельки сапог… «До свидания, хлопцы! Бог даст, еще встретимся!» Шуршит камыш, хлюпает вода. Мы идем вдвоем — я и Сеня. Обогнув болото, выбираемся на дорогу, перепаханную танками. Черные рубчатые следы, как гигантские ящерицы, расползаются во все стороны. Невольно вспоминаю: «Направо пойдешь — смерть найдешь, налево пойдешь…» Сеня достает из кармана компас, показывает на темное, зловеще притихшее поле, над которым висит молодой месяц. Мы идем на восток…
И вот мы у своих, на пункте формирования в Броварах, неподалеку от Киева. Командование фронта собрало сюда всех, кто вышел из окружения. Кого тут только нет — от рядовых до генералов. Некоторые в гражданском: в холщовых домотканых рубахах и таких же портах, в засаленных картузах и дырявых соломенных шляпах… Но настроение боевое! Все стремятся попасть в действующую армию. Многим уже надоело сидеть в тылу, на постных харчах. И проверки замучили. А главное, хочется снова почувствовать себя человеком. «Или грудь в крестах, или голова в кустах!»
Последнее, конечно, доступнее. С наградами пока туго. И все-таки список героев растет.
В один из дней по радио передают Указ о награждении какой-то 99-й стрелковой дивизии. У репродуктора толпа. «Подумать только: первая орденоносная! — не то с восхищением, не то с завистью говорит один из из «окруженцев», высокий, краснолицый, в толстовке, но с выправкой кадрового военного. — Везет этой девяносто девятой». — «Ну, знаете, Суворов сказал: раз везет, два везет, помилуй бог — надобно ж и уменье! — возражает ему седой генерал в пенсне, с наспех пришитыми петлицами. — А то, что девяносто девятая умеет воевать, — она доказала еще в Перемышле…» Я невольно настораживаюсь и вспоминаю первые сводки Совинформбюро, нашу клятву на лугу под Ямполем. «Так вот, значит, кто там сражался — такая же стрелковая дивизия, как и наша!» Мне даже не верится.
Но на другой день приносят газеты, они заполнены красочными описаниями подвигов «первой краснознаменной». Да, это она в течение недели вела бои на границе, а затем, получив приказ об отходе из Перемышля, прорвала несколько вражеских колец и заслонов. По казармам ходят агитаторы из политотдела, читают вслух очерки, рассказы, стихи. «Навеки овеянный славой крылатой, да здравствует путь девяносто девятой!» Мы вглядываемся в фотографии героев. Ничего особенного в них нет — люди как люди, такие же, как и мы. И всем нам хочется скорее на фронт!
А он — километрах в двадцати от нас, на той стороне Днепра. Оттуда доносятся далекие, глухие взрывы. Немцы рвутся к Киеву, но теперь, кажется, безуспешно. Иногда в небе появляются их корректировщики — мы уже хорошо знаем этих «стрекоз», следом за ними начинает бить тяжелая артиллерия. Но снаряды не долетают до нас и, шипя, падают в реку.
В ожидании назначения мы бродим по городу или валяемся на нарах, читаем газеты. В них еще несколько дней только и пишут о девяносто девятой. А потом вдруг умолкают. Проносится слух, что дивизию сформировали заново, выделив из нее какие-то особые ударные группы, которые приданы частям, обороняющим Киев. Якобы так распорядился сам Сталин. Поэтому, мол, немцев и удалось здесь задержать, а кое-где даже отбросить назад.
Но вскоре я услышал другую новость. Было это уже на фронте.
Шел бой. К нам в блиндаж привели пополнение — угловатых новичков в неуклюже сидящих гимнастерках и надвинутых на уши пилотках. Они толпились у стола, где писаря заполняли учетные карточки, и с беспокойством озирались на дверь, за которой грохотали взрывы.
Но один из них вел себя как-то странно, почти безучастно. Он стоял в стороне, привалившись к бревну, подпиравшему накат, и курил. У него не было ни вещмешка, ни сумки с противогазом, только трофейный автомат и такой же нож, засунутый за голенище. Я обратил внимание на его серое, словно неживое лицо с большим хрящеватым носом, мне показалось, что где-то я его уже видел.