Она машет рукой и вдруг вопросительно смотрит на меня.
— Может, вам это неинтересно?
— Рассказывайте, Варвара Артемовна, все рассказывайте.
— Так уж и все?
В ее глазах мелькает озорной огонек.
— Глупая я тогда была. А хитрая! Пошли мы как-то в кино с подружкой — тоже вольнонаемная, ее Марией звали. А там к нам перед сеансом два лейтенанта привязались. Откуда, мол, вы, девушки, такие красивые, как вас звать и где вы работаете. Ну, я Марию толкнула в бок и говорю им, что мы грузчицы со станции. Они вроде поверили. Один лейтенант, высокий, красивый, стал к Марии приставать, чтобы она с ним вместе села. Мария согласилась и пошла с ним. А со мной пошел другой лейтенант, который посерьезнее. И росточком поменьше, так, невидненький. Я тогда на него даже внимания не обратила. Ну, сели мы, картину смотрим. Он молчит, и я молчу. Он мне только сказал, что его Василием зовут. Так и просидели весь сеанс молча.
Вышли из кино все вместе, лейтенанты нас до дому проводили. Мария их на чай пригласила. А дома у нас холодно было. Я, как пришла, села на кровать, закрыла ноги одеялом и сижу, книжку читаю. Мария со своим лейтенантом стали грубу, печку то есть, растапливать и чайник поставили. А этот Василий ко мне подсел и смотрит на меня, смотрит и руку мне гладит. А рука у меня тогда была не такая, как сейчас, помягче. Вот и говорит: «Зачем же вы меня, Варя, обманываете? Вы же не грузчица». Так он это жалостливо сказал, что я не нашлась даже, что ответить. Но когда, уходя, он попросил разрешения завтра прийти, я разрешила…
Стали мы встречаться. А весной сорок первого расписались, и я перешла жить в его квартиру.
Многие нашей жизни завидовали. Василий, он водки не пил, гулянками не увлекался. Но мне с ним не было скучно. Как у нас вечер свободный, так он предлагает: «Пойдем, Варенька, побродим немного». Мы шли обычно на Замковую гору — это в Перемышле так называется гора, где стоит старинный замок какого-то короля или графа. А вокруг замка большой парк. Вот и бродим мы по дорожкам и говорим, говорим. А то залезем на башню и смотрим на ту сторону Сана. Там немцы. Ходят их офицеры, важные, как гусаки, в лаковых сапогах и с тросточками. Или дамы — нарядные, в широких шляпах. А иногда проедет карета с кожаным верхом. Я еще мечтала: «Вот бы в такой карете покататься!» А Вася смеялся: «Подожди, Варя, когда мы с тобой до золотой свадьбы доживем, я тебе еще лучше карету подарю, тоже из золота!»
Так мы и прожили три с половиной месяца. 21 июня, в субботу, помню, наше городское начальство решило в Замковом парке праздник устроить, почему — не знаю. Только народу там собралось масса: и военные и гражданские. В ларьках чего только нет — и шоколад, и апельсины, и вина разные, одного птичьего молока не хватало. Ну, танцы, конечно. Музыка играла, фейерверки пускали. Одним словом, чтобы все видели, что мы за мир… Мы с Василием тоже там были, но только часов до десяти. Его товарищи нас в ресторан звали, но он не пошел. «Мы, — говорит, — лучше с Варюхой по-семейному, дома поужинаем». Пришли, поели, потом долго в карты, в дурачка, резались. А потом легли спать…
И вдруг взрыв. Я глаза открыла, вижу рассвет, красное солнце в лицо бьет, ничего не разберу. Только грохочет вокруг и дом ходуном ходит. А Василий уже собирается: «Это, Варя, война!» Так и сказал, уверенно, будто знал. Быстро натянул гимнастерку, схватил сумку и к двери. Но вернулся, поцеловал меня и приказал немедленно бежать за ним, в его часть. Я тоже оделась кое-как, все, помню, кофту вместо юбки на ноги натянуть пыталась. Выбежала из дому, а по улице бегут такие же, как и я, — кто полуодетый, кто просто в нижнем белье. Кругом снаряды рвутся, паника, дети плачут…
Ну, добежала я до его части, а там нас, женщин, сразу же погрузили в санитарные автобусы и повезли за город. А оттуда еще дальше. Так мы ехали почти три недели, до самого Проскурова. Там нас уже поездами направили кого куда. Я поехала в Днепропетровск, к родителям…
Варвара Артемовна сидит, опустив глаза, старательно разглаживает складку на платье.
— А что же дальше было с вашим мужем?
— Убили его, — просто и как-то очень спокойно говорит она. — Уже за Проскуровом встретила я случайно его ординарца. Сначала не узнала, был мальчик, а здесь ко мне подошел, ну, прямо как старик — обросший весь, черный и худой-худой. Он меня сам узнал, подбежал с шинелью в руках, говорит: «Вот, возьмите, это Василь Никитича шинель». И убежал обратно в колонну. А я посмотрела — вешалка, что я ему перед войной пришивала, порвана, воротник в крови, и так мне дурно стало, еле до вагона добралась…. А уже в Днепропетровске, месяца через два, мне похоронную прислали: убит, мол, а где — не указано. «Погиб смертью храбрых». И все.