Мога молча глядел на нее из-под насупленных бровей.
— Я знала, что вы когда-нибудь придете… — произнесла Кристина и тихо вздохнула. — Говорила же я Костике: крестный долго терпеть не будет…
— Как он относится ко мне — его дело. Но его отношения к колхозу я не прощу. Он получит то, что заслужил, — сурово сказал Мога.
— Вы сильный, а он слабый человек, — Кристина стала вдруг невольно просить снисхождения к мужу.
— Слабый, говоришь?.. Но у Костики есть ты. В то время как у меня…
— Вам бы только захотеть… — разрумянилась Кристина. — Вы знаете Тинку Урсаке — такая высокая, красивая, ладная, умная женщина. Знаете, еще в прошлом году она прогнала своего мужа, этого пьяницу Тоадера. — Она сделала паузу. Мысли унесли ее к мужу: с недавнего времени его тянет к этой Тинке. — Так вот Тинка…
— К ней, значит, зачастил Костика!
Кристина испуганно вздрогнула: Мога угадал ее мысли. И она ответила, улыбаясь через силу:
— Осенью, на уборке винограда, Тинка сказала мне: «Я пошла бы за Максима Дмитриевича с закрытыми глазами, даже так, без венчания…»
— Лучше бы она открыла свои глаза! — резко ответил Мога.
— Ну вот, вы всегда такой! — покачала головой Кристина. — Вы видите все, что творится в селе, но не видите того, что под боком!
Мога почувствовал, что гнев снова подымается в нем, и заторопился уйти. Кристина проводила его до веранды. Мога кивнул ей на прощание и вышел. Лишь тут, освеженный холодным ветром, почувствовал он облегчение. Так порой бывало с ним, когда он покидал правление после трудного заседания, где решалась судьба какого-нибудь человека.
Шоссе снова было залито ярким светом, и на его обочине тихо стояла «Волга», белая, как и тот снег, что укрывал село. Пес Костики лаял где-то вдали. В сотне шагов от машины маячил мужчина.
— Кто это? — спросил Мога у Горе.
— Савва Ходиниту, бульдозерист. Он, видно, заложил за галстук. Его жена в больнице, вот-вот должна родить. А он места себе не находит, — ответил Горе. Он давно сидел за рулем, ожидая приказаний.
— Он и без повода места себе не находит, — сказал Мога. — Поехали…
Услышав рокот мотора, Савва Ходиниту кинулся к машине и поднял обе руки: дескать, стойте!..
Чтоб не наехать на него, Горе вынужден был притормозить. Он открыл дверцу, выскочил из машины и схватил Савву за воротник.
— Оставь его, Горе! — крикнул Мога, видя, что шофер готов столкнуть того в канаву.
Все же Горе пнул его в бок и лишь тогда, успокоенный, вернулся к машине.
— Только тебе жизнь улыбнется, тут как раз под колеса лезет какой-нибудь дурак, — проворчал Горе. — Но я еще ему покажу кузькину мать!
«Какая сегодня долгая и тяжелая дорога!..» — подумал Мога. Ему хотелось поскорей добраться домой, никого больше не видеть и не слышать, сбросить с себя эту тяжелую одежду, зажечь плиту, поставить чайник…
И тут же ему в голову пришла старая, как жизнь, мелодия:
«Старость — тяжкая одежда…»
Сколько женских лиц промелькнуло сегодня перед ним! У каждой свои радости и печали, а он все один да один…
Уже светало. В комнате стало прохладно, окна покрылись серебристым налетом инея. Михаил сбросил с себя одеяло, но продолжал еще лежать, думая о Вале. Выдалась ли ей сегодня ночью хоть минутка отдыха? Вечером она забежала домой предупредить его, то может на всю ночь задержаться в больнице. «Ты не сердись, но я не могу оставить ее на попечении одних лишь медсестер!..» Жена Саввы Ходиниту должна была родить. Роды могли быть трудными, и Валя вторую ночь дежурила у ее постели.
Утренняя свежесть заставила наконец его вскочить с постели. Полураздетый, он вышел в коридор, где стоял телефон, и попросил соединить его с больницей. «Хорошо, но надо и честь знать!.. Сколько Валя может выдержать?.. Я возьму Могу за горло и заставлю добыть еще одного врача…» — думал Михаил в то время, как длинные, пронзительные, как сигнал тревоги, звонки долетели с того конца провода.
Неужели в больнице что-то случилось и некому подойти к телефону?
Михаил наспех умылся, вынул из гардероба теплую фланелевую рубашку, оделся, напялил на голову шляпу, обмотал шею шерстяным шарфом и на ходу натянул на себя пальто. Он должен был поехать в Лунгу, в соседний район, но до этого хотел увидеть Валю.
Его семья была — он и Валя, Валя и он. Их дочка умерла от воспаления легких четырех месяцев от роду. Именно тогда положили в больницу в тяжелейшем состоянии мастера Жувалэ.
Валя металась между больницей и больной дочерью, боролась за обе жизни. В одном месте победила, в другом понесла утрату.