— Минуточку… А почему бы Михаилу не остаться на месте Моги?
Валя покачала головой.
— Тебе легко говорить!.. А я боюсь за Михаила… Ты знаешь, что значит остаться за Могу? Быть на его уровне — значит быть таким же, как он…
— Ты преувеличиваешь! — воскликнул Фабиан. — Честное слово, преувеличиваешь. Мне не верится, что без Моги, без его могучей спины, Михаил вдруг потеряется. Я как раз думаю, что Мога видит в нем свое второе «я»…
Валя сверкнула черными блестящими глазами.
— Я начинаю подозревать, что Мога нарочно подослал тебя сюда. Вместе вам легче заарканить моего мужа, — улыбнулась она. — Ну, признавайся!
— Тоже сказала! — улыбнулся и Фабиан. — Просто я по привычке попытался сделать выводы. И защитить своего друга. Я понимаю, Михаилу придется трудно на председательском месте. В свое время я был за то, чтобы Михаил приехал сюда, в Стэнкуцу, иначе где бы он нашел такую жену, как ты? — попытался он шуткой смягчить разговор.
— На этот раз ты должен быть против! — сказала Валя. — Да, против! И скажи это Моге. По-дружески. Чтоб убедить его. Прошу тебя.
— Но Мога ведь может весьма любезно выслушать меня, а поступить так, как он находит нужным…
— Пожалуй… — вздохнула Валя. — А теперь я оставлю тебя на пару минут. Хорошо?
Валя вышла на кухню. Оставшись один, Фабиан постарался представить себе Михаила в роли председателя… Он знал его как энергичного, образованного человека. «Мога большой дипломат, — сказал ему однажды Михаил. — Он знает, как привлечь к себе человека… Понять его, выслушать и заставить сделать именно то, что нужно и когда нужно». Научился ли этому искусству Михаил?..
Фабиан вспомнил, что незадолго до его переезда в Кишинев Михаил позвонил ему и просил срочно приехать в Стэнкуцу. «Не спрашивай, что случилось, узнаешь все на месте». Он застал Михаила в кабинете у Моги. Они были не одни. Вокруг стола стояли сосредоточенные Назар, Лунгу — председатель сельсовета, Георге Енаке, директор совхоза из Кымпины. А на столе — несколько бутылок вина и стаканы…
Сначала Фабиан рассердился. «Что за глупая шутка? Я думал, случилась беда, бросил работу и помчался со скоростью сто километров в час…» — «Прости меня, Павел, если бы я сказал, что зову тебя на маленькую дегустацию, ты нашел бы причину для отказа… Для меня же это дело чести и принципа. Решается моя судьба как винодела! Кто знает, может, завтра-послезавтра у нас построят винзавод, значит, мы должны иметь свою марку вина, а не кланяться другим… В технологии виноделия есть свои тайны, которые охраняются чуть ли не как военные… Бывает, вроде работаешь над новым, а оказывается, что ты всего-навсего изобрел велосипед…»
Короче, Фабиан знал, что давно Михаил старается получить вино, единственное в своем роде по вкусу, цвету и аромату. И вот настало время оценить его труд!
Это было восхитительное вино, рубинового цвета, с тонким ароматом цветущего винограда. Название ему дали «Норок», то есть «Удача».
Позже Михаил как бы жаловался ему: «Жители Стэнкуцы начинают забывать мое имя… Меня уже-никто не называет товарищ агроном или Лянка… «Вот идет Норок… Знаете, что сказал Норок?..» Как тебе это нравится?»
Было у Лянки свое упрямство — доказать мастерам-виноделам из Кымпины, самым знаменитым в республике, что есть еще на свете люди, которые что-то соображают. Его «Норок» стал известен во всей округе и оценен по достоинству, ежегодно колхоз наполнял им две-три бочки «для внутреннего употребления». Официально же «Норок» не получил признания, потому что колхозы, не производящие вина в промышленных масштабах, на конкурс не допускались.
Лянка все же надеялся, что настанет счастливый день и для его «Норока»…
«Очевидно, что Михаил и в других делах такой же упорный и настойчивый, не только в своем деле — виноградарстве, — говорил себе Фабиан, — иначе Мога не рискнул бы предложить его на свое место…»
Вошла Валя с бутылкой вина — пусть Фабиан попробует стаканчик, чтобы ожидание не томило его.
— «Норок» Михаила? — улыбнулся Фабиан.
— Нет, это наше домашнее… Попробуй, оно понравится тебе.
Но Фабиан не прикоснулся к бутылке. Сидя один в этой комнате, он чувствовал себя стесненно. Он наткнулся глазами на лежащий на буфете альбом. Видно, и он так же одинок, — кто-то нарочно поставил на него тяжелую пепельницу, чтобы похоронить свои воспоминания, как в архиве.
Фабиан подошел к буфету и взял альбом. «Как объемистое дело», — подумал он.
Тонкая папиросная бумага пожелтела и пристала к толстым картонным страницам.