Сова станет танцевать для нее.
— Спасибо тебе, друг мой. Ты как никто, понимаешь мою тревогу… Раз Ясной
Зорьке так плохо, пусть Док отправляется с тобой. Мы сами проследим за
Натой. Твоя жена должна жить. Пусть он поможет ей, если болезнь моей слишком сложна для его умения и знаний…
— Я не прощу себе, если в его отсутствие, холод вечной ночи коснётся
Маленького Ветерка!
— А я не прощу себе, если мой друг, Белая сова, останется совсем один. Док пойдет с тобой. Я всё сказал.
Сова поднял на меня удивлённые глаза, но промолчал. Он сам, столько раз заставлял меня отдавать приказы и твердо стоять на своем, столько прививал мне уроки по управлению людьми — и теперь убедился в том, что я их усвоил… Да и не мог он спорить — смерть Дины была для него тяжёлым ударом. Сова тоже любил двоих, по-своему — он не показывал своих чувств.
Потерять еще и Зорьку было бы слишком больно для индейца…
Они ушли сразу. Доктор перебрал все лекарства и молча покинул лагерь. Он глубоко переживал, что не может облегчить страдания медленно угасающей девочки, а среди тех лекарств, которые я принес, не было ничего, что могло бы помочь ей справиться с внутренним жаром…
Док ушел — Лада осталась одна. Они жили в одном шалаше. Но все видели, что между ними не было ничего общего… Она стремилась находиться поодаль от суховатого врача. Я оказался прав — Лада пришла бы к нам и сама.
Отец с сыном заготовили большое количество древен. Теперь, Стопарь с Беном копали траншею, а я с Бугаем устанавливал столбы, обвязывая их между собой плетенной из травы веревкой. Потом, с внутренней стороны, мы поставили ещё ряд бревен, поменьше. Пространство, между этими рядами мы засыпали землей и всяким мусором, валявшимся поблизости. Получилось что-то вроде узкой площадки, с которой было удобно обстреливать приближающегося врага. Туда же пошло все, что мы достали из колодца. Тело девушки мы предали земле — первый раз за всё время, в отличие от тех случаев, когда сжигали погибших.
И в ту же ночь убедились в том, что прежний способ был сейчас все же предпочтительнее… Колодец сильно углубили, вновь соорудив над ним навес.
Чер и Ульдэ целыми днями пропадали на охоте. Салли и Туча готовили на всех, если им удавалось вернуться с добычей. Впрочем, они оба были настолько искусны, что на отсутствие свежего мяса жаловаться не приходилось. Теперь наше поселение стало напоминать почти правильный квадрат, три стены которого были сооружены руками человека, а четвёртая — представляла собой почти отвесную скалу. Подобраться к нам незаметно было невозможно. Мы оставили только один вход и всегда закрывали его воротами, которые Бен умудрился повесить на ременные петли, несмотря на их немалый вес. Их запирали на ночь бревном. В скале, где было углубление для сторожевого, расширили площадку — теперь там могло находиться сразу два человека. Там лежал запас стрел и дротиков, и, будучи практически недоступными для врага, сторожевые могли в упор обстреливать любого атакующего.
Все очень устали. Места внутри лагеря было много, и мы, несмотря на вновь прибывших людей, размещались без стеснения. Тратив все свое время на постройку оборонительной стены, мы не заботились о самих жилищах, продолжая спать на голой земле. Два раза Туча жаловалась на ломоту в костях, и на третий, оборвав старуху на полуслове, я объявил:
— Хватит! Сегодня всем отдых. Пойдём на речку. Мыться, стираться, отдыхать
— в конце концов. Ужин — из припасов. Все.
Измученные тяжелым трудом, все с радостью согласились.
Мы сидели возле Наты. Я и Элина. День заканчивался… Двое — Салли и Бен — находились в наблюдательном пункте, в скале, и дежурили, наблюдая за всеми подступами к укреплению. Я ввёл такой порядок сразу, как только мы подняли стены. Никто, даже очень искусный, не смог бы пробраться к нам: со скалы вся округа просматривалась, как на ладони. Сторожили по двое — так легче было не уснуть, коротая время в разговорах.
Мы молчали. Ната совсем перестала есть и, лишь изредка, еле шевеля губами, просила воды. Тогда я или Элина смачивали ей губы, выжимая несколько капель в рот. Ната была в постоянном забытьи, а когда приходила в себя, никого не узнавала. Её лицо осунулось, нос заострился, а желтизна, появившаяся на коже, неровными пятнами распространилась по всему телу.
Глаза девушки сильно запали, и в них постоянно присутствовала боль… Элина, опухшая от рыданий, бессильно роняла мне голову на колени, и мы взглядами спрашивали друг друга — неужели это всё? Ната, девочка моя, милая, родная Ната! Так больно мне уже давно не было… Мне приходилось покидать её — заботы по устройству лагеря, ежедневная охота или рыбалка, сбор плодов в лесу — всё требовало моего внимания и моего присутствия.