На четвертый день в неурочное время лязгнуло, дверь отворилась. В проем ворвалось красное, предвечернее, веселое свечение.
- Обернись, тать, - буднично пророкотал Большой Брат.
- Зачем?
- Руки тебе вязать буду.
- Зачем?
- Вот привязался! К настоятелю тебя поведу. Велено, прибыть для беседы.
- Как зовут настоятеля?
- Ты вопросы-то не спрашивай. Давай оборачивайся.
- А если откажусь?
- Заломаю, да свяжу.
Такой, пожалуй, сможет. Тем более помощники за порогом шебуршат, прислушиваются.
Сколько их там? Со всеми Роберт не справится. Да что душой кривить, и с одним Большим Братом он сейчас не сладит. Ослаб.
Пока монах, сопя, вертел узлы, Роберту вспомнилось, как сидел в клетке на заднем дворе у сарацин, вспомнился раб, укравший лепешку, как потом пришли вооруженные до зубов люди и увели полуголого, умирающего от жажды и голода франка к Селиму Малику.
Как странно и страшно все повторялось! Только-только вырвавшись из одной ловушки, - да, удобной и сытой в последние годы, - угодить в другую. Там жизнь скользила мимо, вытолкнув чужеродную частицу, как пузырек воздуха из глубины на поверхность. Здесь, наоборот, грозила засосать, растворить в себе, чтобы и следа не осталось от неудобного графа.
- Ты, назвавшийся Робертом Парижским, отныне будешь жить здесь в аббатстве, в келье… отдельно… Под присмотром, разумеется. Подумай о постриге. Когда это свершится, обретешь большую свободу. Растленные слова, что ты позволил себе в стенах обители, на первый раз тебе простили. В другой раз будешь наказан. Брат Базиль проследит.
Слова срывались с губ изящного, довольно молодого, - лет на пять моложе Роберта, - аббата как бы нехотя, с оттяжкой в конце каждой фразы. Светлые с поволокой глаза смотрели мимо. Узкое чисто выбритое лицо ничего не выражало. Разве, чуть през-рения.
- Я не собираюсь принимать постриг.
- Ты настолько закоснел в грехе? Но мы будем терпеливы. Божественные истины постигаются не сразу.
- Ни в одного бога нельзя заставить верить силой, тем более служить ему.
Глаза настоятеля ожили, задержались на лице гостя, коротко метнулись в сторону сопровождавшего его монаха, но затем на лицо вернулось прежнее выражение:
- Нас предупреждали, что в спасении нуждается преступник, но не сказали, что ты еще и еретик.
- Какие же преступления мне приписываются?
- Я не собираюсь их перечислять. Ты сам должен их помнить и молить об отпущении грехов. Достаточно нам знать, что ты злоумышлял на светского сюзерена нашего, короля франков Филиппа.
Брат Базиль за спиной Роберта присвистнул, но тут же устыдившись, приложил ладонь к губам. Настоятель недовольно глянул в его сторону.
- А вас не предупреждали, что я прихожусь сюзерену родственником? - спросил Роберт. - Мы с ним оба происходим по прямой линии от славного предка нашего Роберта Сильного.
Аббат совершил глазами нырок в сторону, притихшего Базиля - Замолчи, разбойник, - это Роберту. - Любезный брат, - это монаху, - завяжи ему рот, так чтобы не мог произносить ни богохульств, ни прелестных слов.
Развязывать только чтобы вкушал пищу.
- В плену у сарацин, где я пробыл четыре года, сделали проще: пригрозили усекновением языка, чтобы не болтал. Что вам мешает поступить так же, святой отец?
- Базиль! Заткни ему рот!
Возвращались в полной темноте. Кляп впитал слюну и разбух. Скулы выворачивало, стало трудно дышать. Роберт остановился, обернулся к конвоиру, помотал головой.
- Мешает?
Кивок.
- Терпи. Дойдем до кельи, там выну. Только ты уж молчи, не доводи до греха.
Роберт опять кивнул. Все повторялось.
Острой палочкой на пыльном камне он отмечал дни. Два, три, четыре. На пятый брат Базиль только приотворил дверь, не вошел, остался на улице. В помещение сунулся мелкий в кости монах со свежепробритой тонзурой. На загорелом костистом лице плоско лежали светло-голубые глаза. Новый надсмотрщик сунул на полку кусок лепешки, аккуратно поставил кувшинчик и попятился. За его спиной Базилъ встретился глазами с пленником, насупился, покачал головой. Роберт сообразил, что вчерашний их разговор стал причиной смены надзирателей.
Накануне Большой Брат как всегда принес пищу и воду. Пайка с каждым днем становилась меньше. Монах закончил свои дела, но уходить не торопился. Роберт снизу вверх вопросительно посмотрел на монаха.
- Слух промеж братии идет, будто ты и правда граф Парижский, - монах старался говорить тихо, но все равно, гудело как под колоколом.