Епископ Гинкмар, чем дальше говорил, тем больше воодушевлялся. Глаза заблестели, гладкое лицо разрумянилось, аккуратный второй подбородок слегка подрагивал.
Хорошо бы встать и уйти за ним в знакомый суетливый покой Блуа, к жизни только что расписанной радужными перспективами. Что там ждет? Да, скорее всего такое же аббатство с монахами, больше похожими на переодетых ландскнехтов; с темницей, куда станут привозить для острастки или наказания неких сеньоров, злоумышляющих против сюзерена.
Роберт помотал головой, непочтительно сбивая друга с пафосной волны:
- Нет.
- Почему?!
- Не получится. Гинкмар, тебе придется уехать одному. Я никогда, слышишь, никогда! не приму постриг. Ни здесь, ни у тебя.
- Ты забыл, что не на войне. Вокруг нет твоих людей. Ты не понимаешь. Кроме меня тебе помочь некому. Если хочешь, могу рассказать, что с тобой сделают. Тебя будут держать в полубессознательном состоянии, потом, когда тебе станет все безразлично, под руки потащат к аналою, и ты (или не ты, но свидетели будут говорить, что - ты) подпишешь и скажешь все, что от тебя потребуют. Милейшему аббату Бизонию обещана изрядная лепта из твоих денег, что остались в банке Нарди.
- Ты и о них знаешь?
- Церкви известно многое, - возбуждение не дало прозвучать словам Гинкмара с должной загадочностью.
Известно многое? Почти все? Вот и Гинкмар торопился сюда в крошечное аббатство, движимый искренним желанием помочь другу. А чуток корысти только придало рвения.
Добыча графа Парижского все же была достаточно весома, чтобы ради нее рискнуть, явившись в королевский домен. Или он, Роберт, от усталости, от попросту невозможности всего происходящего, возводит на друга детства напраслину?
- Я не поеду, Гинкмар. Спасибо, что хочешь помочь. Я не поеду.
Замутило, во рту растеклась жгучая горечь. Стены, витые, поддерживающие крышу столбики, сама крыша и кусочек темного неба, с одиноко мерцающей звездочкой, сначала отодвинулись, потом пошли хороводом. Роберт стал заваливаться в бок, беспощадно натягивая веревку.
Его накрыл поток воды. От холодных знобких струй сразу прояснилось в голове.
Пошевелился. Руки не связаны.
Он лежал в обжитой уже тюремной келье на соломе; перед глазами плавал белый день и склоненное лицо брата Базиля.
- Тащи еще ведро, - крикнул кому-то Большой Брат. - Никак в себя не придет. Не дай Господь, помре, нам отец Бизоний все зубы пересчитает, - и тут же тихим гудом в самое ухо: - Я тебе мех с водой под солому засунул. Пей только оттуда.
Следом на Роберта пролилось еще одно ведро.
Переполох случился на девятые сутки от явления в монастыре епископа Гинкмара.
Что переполох, стало ясно по крику, топоту и колокольному звону, грянувшим одновременно. Ладно хоть не набат, значит, ни пожара, ни потопа. Потом мутно пришло: напали сарацины, легкий летучий отряд на быстрых некованых конях.
Ятаганы пускают длинные зайчики, визг, гортанные крики… залитая светом площадка перед купой маг-нолий…
Это - совсем другая сказка, - сказал кто-то трезвый и холодный внутри. Откуда сарацины? Больной бред - только и всего.
Воду оставленную сердобольным братом Базилем, Роберт давно выпил. Уже которые сутки во рту не было ни капли. Утром он собирал скудную казематную росу со стен, но ее было ничтожно мало. Тело слабело. Все чаще в воспаленном мозгу мелькала мысль о воде. Усилием воли он гнал от себя видение. Выдержать еще чуть, не протянуть руку за кувшином, что стоит на полке. Там зелье. Провалишься в глубокий, полный воды колодец и будешь пить, пить, пить… беззвучно хохотал изъязвленный урод в короне, за его плечом кривился тот, другой.
А во дворе бегали, кричали и звонили. Даже дурнота отползла под напором возбуждения, царящего с той стороны. Роберт прислушался, постепенно ему тоже начало передаваться напряженное ожидание.
Отряд въезжал в ворота аббатства по двое-трое, не торопя усталых, покрытых грязью коней. Впереди на невысоком, коренастом жеребце с мохнатыми бабками покачивался плотный молодой человек с бледным, запыленным лицом. Легкий коричневый плащ покрывала корка грязи. Кольчуга не сверкала, тускло поблескивала. Сапоги по самые колени заляпаны грязью.
Должно быть, после илистого брода отряд не остановился отдохнуть и почистится.
Так поступают, когда пройден длинный путь и до жилья осталось всего ничего.