- Орешь, как олень на гону, - Роберт обернулся к Бенедикту. Суровое, обрамленное, тронутыми сединой длинными, темными волосами, лицо было печально.
- Я от того ору, что ты меня не в ту армию записал. Сам сказал, а сам смотришь, да ждешь, когда я тебя начну выпроваживать, да делать вид, что того графа в глаза не видел, а тебя вообще знать не знаю.
Если бы мы с тобой ТАМ не побывали, я, может, и остался бы недоумком. Только я еще до Иерусалима своими глазами видел, как одни по такырам шальные стрелы ловили, а другие в это время сумки набивали. После штурма вообще началось! Тебе то, что рассказывать! Сам помнишь, какой дележ шел, до смертного боя, до резни.
Если бы тогда все не передрались…
А ты отказался. Сказал, мол, не затем сюда пришел. Взял только военную добычу и - опять служить, границу христианского королевства, блюсти. Веришь, нет? Если бы ты тогда ввязался в дележку, думаю, еще хуже было бы. А ведь глядя на тебя, устыдились некоторые. Я, например. По сторонам посмотрел: на город этот пыльный, нами и солнцем пожженный, на сарацин, тех, кто жив остался, на купцов итальянских да местных, которые на свежих костях торговать пустились - тоже свою долю забрал и - домой, домой. Спасаться, пока не озверел окончательно.
Барон выдохся. Сидел, ссутулясь на своей лавке, глядя в пол. Роберту стало неловко:
- Прости, Бенедикт. Я и, правда, нехорошо подумал. Только за последние полгода…
Восемь лет всего прошло, а я будто в другую страну вернулся. И места для меня в ней не нашлось. Прости еще раз. Завтра договорим, если захочешь.
Он легко нашел нужную дверь. Камин погас, но в комнате еще держалось уютное тепло, приправленное запахом древесного дыма. Несмотря на тяжелый день и трудный этот разговор, Роберт с удивлением отметил, как до предела скрученная внутри пружина - отпускает. И хотя трезвый и циничный внутренний голос предостерегал: подожди радоваться, что не оказался Бенедикт Критьенский сволочью, на душе стало легче.
Что маленький, даже хорошо вооруженный отряд попробует напасть на укрепленный замок, вероятность все же была небольшая. Если только они не были разведкой, вслед за которой грянет настоящая сила. А потому барон всемерно укреплялся.
Из кузницы доносилось размеренное буханье, перемежающееся пристукиванием молоточков, на стены затаскивали камни и корчаги со смолой.
Хаген обнаружился на самом верху - помогал людям разобраться со старой, лет пятьдесят, наверное, не используемой катапультой. Раздевшись по пояс, и обвязав голову рубашкой, работал с видимым удовольствием. Столпившиеся вокруг помощники были мало не на голову ниже седого гиганта. Соль у баронской коновязи придирчиво осматривал животных. Лерн, надо полагать, тоже пребывал где-то тут. Рачительный Гарет вытащил на солнышко седла и, не обращая внимания на тревожную суету, старался просушить и починить поизносившуюся за дорогу конскую амуницию. Не видно было только Дени. Но за него Роберт не беспокоился. В пути не пропал, не заблудился, в укрепленном замке подавно ничего с ним не случится.
У пустых возов, Бенедикт что-то объяснял столпившимся вокруг вилланам. Те собрались за травой для скота. Одних их за ворота барон не отпускал, только в сопровождении оружных.
Хорошо было хоть ненадолго сбросить постоянное бремя настороженности. Сев у стены донжона на солнышке, Роберт прислонился спиной к теплым камням и прикрыл глаза.
Все вокруг крутилось и творилось без его участия.
И, слава Богу.
ALLIOSГраф Парижский брел по мертвому Иерусалиму.
Наполнившая воздух в начале штурма, сизая пыль не оседала, наоборот, становилась плотнее. Тут и там раздавались удары, звон, скрежет, крики, хохот…
Но город все равно оставался мертвым. Все жившее здесь вчера, горевавшее человеческим горем, и радовавшееся человеческой радостью сегодня либо вырезали, либо загнали в подвалы и катакомбы.
Улицы разбегались и пресекались, жуткой головоломкой уходя вверх и вниз, обрываясь из-под ног лестницами. На пыльных, засыпанных мелкой каменной крошкой, плитах валялись трупы и части трупов. Чем ближе Роберт подходил к Храму, тем больше их было. Похоронные команды еще не начали свою работу.
Роберт не чувствовал левой руки - удар буздыхана пришелся в плечо. Правая была не многим лучше. Вообще все тело болело и мелко тряслось. Слезились глаза.
Порванная во многих местах кольчуга, звенела при каждом шаге, выбившимися колечками. Пропитанный своей и чужой кровью, гамбизон помаленьку высыхал, царапая кожу.