Война в Европе не помешала ей по-прежнему поддерживать связи с издателями в тех странах, которые не были оккупированы нацистами. Джон вел счета по всем зарубежным изданиям, и в конце 40-х годов Пегги с гордостью признавалась, что почти все страны выплачивали причитающиеся ей суммы за проданные экземпляры ее романа.
Пегги редко отклоняла денежные просьбы близких друзей или благотворительных организаций, но при этом всегда четко вела записи должников и учет всех чеков, выписанных ею.
Ну а остальное время занимали уход за отцом и ответы на все письма, присылаемые ей. Иногородние друзья Пегги были заняты собственными проблемами: у Давди, как всегда, были трудности с финансами, а Грэнберри переживали тяжелые времена из-за болезни младшего сына, который в результате несчастного случая почти ослеп.
Гершель Брискель снова сошелся со своей бывшей женой, а поскольку во время бракоразводного процесса Марши были на его стороне, то и отношения их с Нормой Брискель были теперь весьма прохладными. Свою роль в этом могла сыграть и ревность Нормы: ее муж был известен как любитель время от времени «прогуляться на сторону», да и теперь имел связь с другой женщиной — обстоятельство, частенько обсуждавшееся в письмах, которыми обменивались Пегги и семейство Давди.
Вряд ли у самой Пегги было что-либо с Брискелем, хотя, по словам очевидцев, она была «увлечена им», а ее письма к нему были куда более откровенными, чем к кому-либо другому. Редко когда она в своих ранних письмах к Брискелю обсуждала Норму, ограничиваясь, как правило, лишь беглым упоминанием ее имени. После примирения супругов Пегги написала им обоим «болтливое» письмо, но, по ее собственному признанию, больше от Гершеля она никогда ничего не услышала.
В самой Атланте общественная активность Маршей практически сошла на нет. Иногда Пегги приглашали на вечер местных писателей или на чай в Историческое общество Атланты, но таких близких друзей, как, например, Давди, у Маршей в Атланте было мало.
Это, во-первых, Стефенс и Кэрри Лу, хотя у обеих женщин было мало общего. С Медорой дружба Пегги осложнялась тем, что Медора с Джоном по-прежнему питали неприязнь к друг другу. Ну а Августа была неизменно занята устройством приемов для заезжих оперных трупп или посещением концертов, которые Пегги находила неимоверно скучными. Фрэнк Дэниел заходил к Маршам от случая к случаю, но после публикации его статьи о Пегги, которая ей не понравилась, их дружба окончательно угасла.
Марши настойчиво убеждали людей в том, что они должны оставить Пегги в покое, так как она нуждается в отдыхе и уединении, в результате большинство старых друзей стали бояться даже просто пригласить их на обед.
В Атланте Пегги знали почти все, и ее старые друзья весьма гордились тем, что когда-то принадлежали к ее кругу. Многие из них еще помнили любимые истории Маргарет Митчелл, которые они смаковали, рассказывая снова и снова. Те достаточно многочисленные счастливчики, у кого имелась ее книга с автографом, держали этот экземпляр на видном месте в гостиной или библиотеке, а немногие из них по-прежнему чувствовали, что вполне могут себе позволить позвонить Пегги по телефону, чтобы просто поболтать или напроситься на встречу «просто так», под влиянием момента.
Сама Пегги перестала избегать публичных мероприятий. Так, она устроила вечеринку в честь Медоры, по книге которой — детективу под названием «Кто убил тетю Мэгги?» — был снят фильм; его премьера прошла в Атланте.
Впервые за много лет Пегги вновь побывала на съезде Ассоциации прессы Джорджии, куда поехала вместе с Джоном. Она вышла из своей раковины, но отношение к ней окружающих заметно переменилось.
Изменилась и сама Пегги: осиная когда-то талия раздалась, над ярко-голубыми глазами набрякли тяжелые веки, а годы регулярного употребления кукурузного виски сделали ее лицо одутловатым.
Узкий круг избранных молодых людей, поклонников «Унесенных ветром», многие из которых испытывали священный трепет, будучи допущенными к знаменитой писательнице, часто приходили к ней на чай или выпить, и вот с ними-то Пегги вновь становилась «очаровательной и прелестной». В сущности, с ней обращались как со стареющей кинозвездой, чья слава уже позади, но сама она стала «легендой при жизни». Разговор всегда велся вокруг тех лет ее жизни, что были связаны с «Унесенными ветром». И похоже это было на то, как если бы Пегги создала эпоху — и пережила ее.