Сказать, что дети были очень сильно к нему привязаны, я не могу. Конечно, и Аркаша, и Никита больше были привязаны ко мне, к моей маме, к Нине Максимовне. Просто потому, что они Володю редко видели. Надо же понять — театральный актер вечером дома не бывает. По выходным и праздникам — тоже не бывает. А гастроли, а съемки… Но все равно он всегда помнил про них. Аркашину фотографию до дыр заносил. Никитина была маленькая, аккуратная, помещалась в бумажнике. Да что говорить, он действительно их любил.
Когда мы расстались, он приезжал, когда мог. Я, правда, не любила отпускать с ним детей. Не любила. Тут я должна объяснить одну существенную вещь. Скорей, ответить на замечание Нины Максимовны, что Володя очень переживал, когда дети учились в школе под моей фамилией. Действительно, я об этом договорилась с директором школы. Они учились под моей фамилией, пока не получили свидетельства об окончании восьмилетки. Не знаю, но мне кажется, что Володя это понял. Я ему объяснила… Не то чтобы я спрашивала разрешения, я в любом случае это бы сделала, чтобы детей не коснулись сплетни. Злых языков и грязных сплетен именно тогда, в начале семидесятых, было много. И эти сплетни не коснулись детей. Наверное, Володя был огорчен, но он понял, что это правильно. А потом ребята взяли их законную фамилию. Никита перешел в спортивную школу, Аркаша — в специальную математическую. Аркадий любил астрономию и математику, а Никита занимался баскетболом.
Ну а отношение к женщинам?
Пусть плюнет мне в лицо тот, кто сможет доказать, что Володя когда-нибудь за глаза плохо говорил о женщинах. Никогда не поверю, если кто-то будет это утверждать. Никогда не слышала, чтобы Володя хоть что-то неуважительное сказал про Изу. Когда она приезжала в Москву, Володя ездил с ней встречаться — иногда у тети Жени, а чаще у Карины Диодоровой. И никогда Володя не чувствовал, что совершает неблагородный поступок по отношению ко мне. Я Изу совершенно не знала и не то чтобы ревновала, но — удивлялась. И зря удивлялась. Может, если бы я не удивлялась, Володе не пришлось бы говорить мне неправду. И если ему приходилось это делать — это на моей совести, а не на его. Это я как перед Богом говорю.
Где вы жили?
Первое время на Беговой, в квартире моего дедушки. Там жили дедушка с бабушкой, сестра бабушки, моя мама и мы с Володей. Папа не постоянно там жил, потому что его мать, моя вторая бабушка, была очень больна. Квартира была двухкомнатная. Там же родился Аркаша, потом Никита.
Квартиру в Черемушках Нина Максимовна получила, когда Аркаше был год, — это было поздней осенью 63-го. По-моему, новоселье мы праздновали как раз в Аркашин день рождения. Но там была все-таки совсем маленькая квартира. И мы жили на два дома: то у Нины Максимовны, по временам у моих родных. А окончательно к Нине Максимовне мы переехали осенью 65-го и жили там до осени 68-го.
Родители — с той и с другой стороны — помогали вам?
Конечно! Мы без этой помощи просто не смогли бы прожить. Материально? Ну что могла Нина Максимовна с ее маленьким окладом!.. Но сколько же она делала! С какой любовью, с какой тщательностью готовила Аркашино приданое, Никитино приданое… В то время ведь трудно было с детским бельишком: не то что импортную, советскую распашонку невозможно было найти. И Нина Максимовна ухитрялась при всей своей занятости где-то все это находить!
Конечно, и Семен Владимирович, и тетя Женя тоже… Они иногда и деньгами помогали, но мы сами старались решать свои денежные проблемы. Хотя, что говорить!.. Когда Володя регулярно стал получать на Таганке, это было семьдесят рублей в месяц. Почти все уходило на няньку, чтобы я постоянно могла быть рядом с ним. Во-первых, я сама хотела этого, во-вторых, и Володя в этом нуждался. А иногда в этом был смысл и для театра: я хоть как-то гарантировала, что Володя будет на спектакле, не опоздает и не пропадет…
Значит, в театре вы бывали часто?
Очень часто. И только теперь я понимаю, как хорошо ребята ко мне относились. А тогда мне казалось, что они на меня косятся: вот, таскаюсь за ним! Чаще всего я сидела в первом ряду. Потому что боялась, что он забудет текст, и Володя этого боялся. Я сидела и автоматически шевелила губами. В то время у меня была неплохая память — помнила все его роли. И как «сурдоперевод» — сидела и шамкала ртом. А еще — по образному выражению Бори Хмельницкого — брызгала слезами им на коленки. Я была очень эмоциональным зрителем, да и сейчас я такая… Больше всего любила ходить на «Галилея» и до сих пор считаю, что этот спектакль не был по достоинству оценен. Это грандиозный спектакль!