Володя любил вспоминать, как он сдавал философию, не прикасаясь ни к книгам, ни к конспектам: «Прихожу, открывается дверь в стене, и я все помню!» Кто верил, кто не верил, а я знаю, что у него так бывало. Вот еще про Лешего, который коры столько-то «кил приносил». Откуда он знал, что Леший питается корой?! Прочитать не мог, потому что это было в редком издании Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». А знания по славянской мифологии… Источник у нас был один, общий — для Володи, для Васи Шукшина, для Андрея Тарковского и для меня. У нас был преподаватель по истории изобразительного искусства — во ВГИКе и Школе-студии МХАТа — Симолин, к сожалению, ныне покойный. Он мог читать историю изобразительного искусства восточную и западную — какую угодно, но раннеславянская, дохристианская мифология была его страстью. У нас в институте он об этом много и хорошо говорил. Он приносил какие-то иллюстрации, редкие книги, в том числе и Афанасьева, о котором до тех пор я и не слышала. И о книге «Поэтические воззрения славян на природу» я тоже узнала от Симолина. От него же я узнала, что Змей-Горыныч и Чудо-Юдо — хазарские какие-то влияния — это представления об иудаизме. А во МХАТе, где лучше было поставлено единство общекультурных дисциплин и мастерства, они там все это еще и играли. Мастерили костюмы, ставили этюды — все это у Симолина. Во ВГИКе так не получалось: наши актеры были более ленивы, а МХАТовские ребята все это делали, поэтому Володины знания были более конкретны. Хотя у него напрочь все вылетало, ему не нужно было держать это в активе. Но — когда надо — все всплывало готовым. И вот именно этот момент мгновенной ассоциации, когда она нужна — мгновенно протянуть руку и взять с полки своей памяти то, что необходимо, — вот это он любил очень. Это доставляло ему огромное удовольствие. А вот логический ход мышления ему мешал.
Вы сказали, что в песнях прямых ассоциаций с какими-то жизненными событиями, фактами не так много. Но они есть?
Бывали, да.
Ваш брат уверен, что если покопаться, то для каждой строчки можно найти какой-то источник…
Это совсем другое дело. Тут вопрос богатства ассоциаций, а не первого толчка. Это не значит, что посыл прочно привязан к какому-то событию, к какому-то разговору. Образный ряд у него, как у Ахматовой, — богатство ассоциаций, связанное одновременно с жизнью, с мельчайшим бытом, с подробнейшей, очень точной мелкой деталью бытовой. И в том же ряду, на том же уровне высочайшие интеллигентные ассоциации: чьих-то стихов, народного творчества, религии. На одном уровне сознания, даже подсознания, — как бы ссылки: отослать читателя на такую-то страницу такого-то издания, отослать мгновенным образом, одной ассоциацией. Это свойство и Володиных песен.
Во многих песнях можно найти строчки, которые ассоциируются с Окуджавой, с Анчаровым, с тем же Межировым, с военными песнями, которые уже стали народными, — не в смысле подражания, а именно — ссылка. Вся песня будет другая, но одна точная ассоциация всегда подскажет, кого Володя имел в виду, кого он любил, кого хотел вспомнить.
А еще Володя очень часто делал ссылки на свои песни, как бы сноски. Мне сейчас трудно привести конкретный пример, но это многим бросается в глаза: вот он пишет-пишет, а потом делает ссылку на какую-то конкретную свою песню. Не просто автоцитирование, а один мелкий образ, именно какой-то «опознак» — как сейчас пишут молодые критики. «Опознаки» для своих, для тех, кто знает. Мне кажется, что это очень важно. Это подчеркивает то, что Володя вообще все воспринимал как нечто единое, как большой-большой культурный контекст.