Пришло другое поколение… В этом году закончили среднюю школу мальчики и девочки, которые родились после Володиной смерти. Для них Высоцкий никогда не был живым современником. И он, к сожалению, им не нужен — не потому, что они плохие или Высоцкий плохой, а потому, что их жажда — еще не жажда, их голод — еще не голод… Просто желание утром позавтракать, а днем вкусно пообедать. Они еще не понимают, чего им не хватает. Это я говорю не к тому, чтобы их жареный петух клюнул — не приведи Господь! — а потому, что некому им рассказать, как бедна их жизнь.
С одной стороны, мальчикам и девочкам неуютно в этом скучноватом и жестоком мире, а с другой — вроде бы им ничего особенного и не надо. Вот они потерянное поколение. Конечно, и среди них есть потрясающие люди. Конечно, и у них есть свои вечные вопросы, свои мировые проблемы — и ответы они со временем найдут. Но количество ищущих и что-то находящих невелико. И какой процент таких людей будет в этом поколении, я не знаю.
Тут многое совпало — вошли в жизнь и видео, и компьютеры, а отмирают чтение и кино, то кино, что в больших кинотеатрах. А домашнее видео и компьютер — даже если это накопление каких-то знаний — это все-таки опыт асоциальный. Я не говорю, что индивидуальный, асоциальный человек — это неглубокий и плохой человек. Просто это — другой человек. Придет ли ему в голову, ляжет ли ему на сердце полюбить то, что было интересно и важно для нашего поколения, — не знаю…
Ведь жизнь, в сущности, меняется очень мало, но если она меняется, то меняется глубоко. Вот кажется, что у нашего поколения с поколением наших родителей была очень разная судьба. Они встретили войну взрослыми — и кто-то с войны не вернулся, кто-то ее очень глубоко осознал, кто-то сумел что-то войне противопоставить… А для нашего поколения война — это детский фольклор. Но на самом деле больших различий в духовном опыте и в духовной эволюции у наших поколений нет. А вот с поколением, которое сейчас приходит в жизнь, — различия колоссальные.
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…» Поэту — дано. И не случайно две последних строчки тютчевского четверостишья — ответ на этот вопрос. «Но нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Высоцкий предчувствовал и знал. И точнейшим образом предсказал в известном стихотворении «Памятник».
А всенародное литературоведение, которое возникло после его смерти и было «стесыванием азиатских скул»… Это было такое массовое обожание поэта, который уже не может ответить… Не может поблагодарить или, наоборот, отругать. Высоцкий привлекал к себе людей тем, что ни под кого не подстраивался. Ведь у него есть стихи о советском народе — стихи не комплиментарные, он говорил правду, жестокую правду, но говорил без злости, очень откровенно. А народное литературоведение приспосабливало Высоцкого под себя. А научное литературоведение еще и не начиналось. Не будем обольщаться, научное — это когда Анненков издает Пушкина! Я понимаю, что все текстологи и все публикаторы Высоцкого стараются изо всех сил, но силы-то не те… Не хватает опыта, профессионализма и навыков научной работы.
Для чего так кричал Высоцкий?! Чтобы его любили? Для чего Высоцкий так рвал горло? Чтобы его издали? Так вот, мы его издали!.. Чтобы его разрешили? Вот его разрешили!.. Чтобы ему памятник поставили? Вот четыре памятника в Москве стоят! Один другого краше… А он для этого орал?! Он этого от нас хотел?! Он хотел, чтобы его напечатали для того, чтобы его не просто слышали, не только «ловили кайф» от запредельного темперамента, а чтобы мы вгляделись в его стихи глазами.
А друзья детства — кто? Это мы! Это мы поставили ему памятники. Это с нами перетерлась нить.
Нужно время… Как говорил Чуковский, в России нужно долго жить. А у меня вначале было страшное нетерпение. Хотелось, чтобы было подробное изучение стихов и песен, чтобы была «Энциклопедия Высоцкого». Я рвалась в школы, чтобы рассказать о Высоцком, — пока другие не успели рассказать о нем неправильно. Рано… Нужно время и терпение.
Музей — это естественная и благородная память о прошлом. И когда музей делают профессионалы, они учитывают, что музеи существуют уже пару столетий, что это структуры очень емкие. Они не для тех, кто их делает, и не для того, кого музей увековечивает… Музей делается для того, чтобы продолжалось движение информации потому каналу, по которому когда-то к нам пришла живая сила поэтического слова.