Ласково похлопывая меня по ладони, тетя Мэгги сказала:
— Я услышала отрадную новость, и если Лаутербек и его обитатели оказывают на тебя столь целебное воздействие, то мы не только проживем в коттедже три месяца, но и снимем его на следующие три года.
Наши дни в Роджерс-Кросс текли размеренно, но однажды наступило незабвенное утро, положившее начало новой жизни. Этим утром я поняла, что у меня складывается сюжет нового романа, в основе которого лежит история дома Лаутербек и судьбы его обитателей.
Весь вечер я провела в смутном предчувствии надвигающихся значительных событий. С этим же чувством ожидания я легла спать. Так бывало часто, когда у меня рождался новый замысел. Я провалилась в тревожный сон и проснулась на заре, когда первые робкие лучи солнца озарили гладь озера. Я подняла раму и высунулась из окна. Воздух был очень свежим, но не холодным. День обещал выдаться погожим, как это бывает в сентябре.
Раньше, когда я просыпалась слишком рано и передо мной не возникала столь завораживающая картина, я уходила в глухой мир своих переживаний, постепенно заполнявших мою душу. Но с тех пор как я поселилась в коттедже, вблизи озера, мои мысли стремились вырваться за пределы этих стен точно так же, как этого желало и все мое существо. Мне очень захотелось прогуляться около озера.
Посмотрев на будильник, я увидела, что было только половина шестого. Если бы я сейчас встала, я разбудила бы тетю Мэгги. Но желание выйти из коттеджа было сильнее любых резонных доводов. На мне была короткая ночная рубашка. Прямо поверх нее я натянула юбку и два свитера. Надев шлепанцы, я потихоньку прокралась к лестнице и спустилась вниз. На кухне сменила обувь и, пройдя в гостиную, осторожно открыла входную дверь.
Розоватая полоса на небе расширилась. Казалось, свет постепенно сдвигает ночной покров с деревьев, и они вырастают одно за другим над покрытой капельками росы травой. Медленно, словно в забытьи, я спустилась к озеру. Над ним стелилась плотная пелена тумана. Я испытывала несколько жутковатое, но вместе с тем прекрасное ощущение. Холм за озером был окрашен в бледные розовато-лиловые тона. Он выглядел очень высоким и далеким. У меня появилось непреодолимое желание взобраться на него. Хотя я частенько обходила пешком вокруг этого зеленого холма, но еще ни разу не была на его вершине. И вот сейчас я собиралась это сделать.
Когда я шла по покрытой туманом траве, я испытывала чувство, которое нельзя было назвать просто радостью. Я знала, что такое радость, но сейчас происходило нечто другое. Было ли это удовольствием? Нет! Я бы назвала это чувство языческим опьянением красотой, божественным экстазом. Хотелось бегать, прыгать и кружиться в этом сизом тумане, как делают иногда маленькие дети. Я и ощущала себя маленьким резвящимся ребенком. «Если тебе хочется побежать, сделай это», — раздался мой внутренний голос.
Я бежала сквозь туман до тех пор, пока не достигла подножия холма и не начала на него взбираться; вместе со мной поднималось солнце. Когда, запыхавшись и посмеиваясь над собой, я добралась до вершины, то замерла в его лучах: они, казалось, проникали сквозь тело и согревали мое сердце. Я не чувствовала ничего подобного за все прожитые годы. В этот момент я знала, что снова начинаю жить, и понимала эту вновь обретенную жизнь как никогда ранее глубоко. Я знала, что как бы ни сложилась моя судьба в будущем, я сама буду управлять ею. Все беды, случившиеся со мной в прошлом, принесли отец, мать и Ян. Сейчас никто из них мне не был опасен.
Почему минуты светлого озарения быстро истекают? Возможно, они даются нам, чтобы укрепить в сознании ощущение силы, побеждающей страх. Я черпала силу духа из самой природы. Мне вдруг захотелось широко раскинуть руки и взмыть и синее небо, словно вольная птица. Весь мир принадлежал мне. Я купалась в солнечных лучах, отражавшихся от зеркальной поверхности Большой Воды — другого озера, которое я раньше видела только издалека.
Вдоль его берега протянулась длинная полоса высоких деревьев, отделявших озеро от широкого поля, часть которого была видна из окна моей спальни.
Мне не терпелось побывать на берегу озера, и я побежала вниз по склону холма. Тумана на склоне не было, и, только когда я спустилась в долину, он снова окутал мои ноги. На середине поля возникла преграда. Это была стена, сложенная из плотно прилегавших друг к другу камней. Множество таких стенок разделяли здешние поля на участки, но эта возвышалась над остальными.
Когда я залезла на стену, схватившись руками за острые выступы верхних камней, чтобы потом подтянуть тело, я представила себе могучих белокурых великанов, выворачивавших эти огромные валуны, тащивших их по склону и затем водружавших на вершину, не пользуясь никакими механизмами, кроме мускулистых рук. Эти люди происходили из родов, которым приходилось бороться и защищать свою землю от воинственных шотландских племен, и я не сомневалась, что строители этой стены были олицетворением силы и мужества.
Размышляя о живших в далеком прошлом крепких и отважных мужчинах, я почему-то вспомнила не Дэви Маквея, а Тэлбота. Я вспомнила тот день, когда он принес в коттедж дрова. Почтенный коммерсант вошел в гостиную с такой огромной вязанкой в руках, что я не удержалась, сказав: она слишком большая и тяжелая для него. Тэлбот насмешливо улыбнулся. Сидя на кухне за чашечкой кофе, он потчевал меня историями о славных победах и приключениях обитателей графства Камберленд. Но когда Тэлбот увлекся романтическими любовными историями виднейших представительниц прекрасного пола, я удалилась. Повествования о романтической любви раздражали меня…
Я уже очутилась за стеной, но обнаружила, что идти здесь надо осторожнее, так как дважды чуть было не подвернула ногу, споткнувшись о выступающие из земли камни. Словно по мановению волшебной палочки, туман исчез, я вошла в окаймлявшую берег озера рощицу. Пройдя ее насквозь, увидела перед собой далеко простиравшуюся водную гладь. Это озеро было во много раз больше озерца вблизи нашего коттеджа.
Я была раздосадована. В большом озере не было очарования нашей Мал-Воды. В самом пейзаже было что-то унылое, отталкивающее. На берегу валялась перевернутая лодка. Она выглядела старой и заброшенной. Я подумала, что, Может быть, это и есть та самая лодка, которая перевернулась и погребла родителей Франни.
Несмотря на то, что солнечные лучи освещали озеро, от него веяло холодом. Я не могла заявить себя двинуться дальше. Но я приказала себе: «Не глупи. Обойди вокруг него. Это всего лишь озеро». Я не сделала и шага. Села на низкий валун у опушки рощицы. Охватившее меня утром дивное ощущение счастья покинуло не только мою душу, но и тело. Я почувствовала себя усталой и с ужасом уловила симптомы возвращающейся депрессии. Но почему, господи? Я была крайне впечатлительной: меня волновали не только судьбы людей, но и животных, лесов, полей, рек — флоры и фауны, живой Природы. Возможно, это угрюмое коварное озеро увлекло на дно не одну прекрасную молодую жизнь?! Может быть, поэтому от озера исходили токи враждебности? Я не знала.
Я уже подумывала о возвращении домой. Меня остановило какое-то движение среди деревьев. Повернув голову, я застыла: к узкой полоске пляжа спускался Дэви Маквей. Подойдя к берегу, он бросил на песок халат. И лишь в это мгновение я осознала: светловолосый гигант был обнажен. Я увидела, что руки и ноги Маквея, словно заплатами, были покрыты лоскутами бледно-розовой кожи, соединявшимися между собой многочисленными рубцами и шрамами. Шрамы вспухали и шевелились, словно змеи, при каждом его движении. Полная сострадания, я шептала: «О боже! О боже!..»
Теперь я поняла, почему Дэви всегда ходил в рубашке с длинными рукавами и застегивал наглухо воротничок. Но если все его тело было изуродовано шрамами, то как уцелело лицо? Как-то я заметила на его шее шрам, тянущийся из-под воротника рубашки к уху, и подумала, что это, должно быть, след полученного им на войне ранения. Очень много мужчин имеют подобные отметины былых сражений. Однако этот человек носил больше, чем просто отметину, он носил вместе с собой свое обгоревшее тело. «Как мало люди знают друг о друге», — прозвучало в моем потрясенном сознании. Я ненавидела Маквея или, точнее говоря, раньше ненавидела. Я считала его высокомерным, дерзким человеком, а он под забралом мужской бравады скрывал свое искалеченное, покрытое чудовищными шрамами тело.