Гибкий обнаженный торс прекраснейшей из богинь был сделан из белого, с розовым оттенком, мрамора. В нем просвечивались, словно кровеносные капилляры, нежные прожилки. Плечи, грудь, бедра очерчены плавными линиями, на головке — мягкий венок волос. Вся фигурка богини любви и красоты — само олицетворение женственности, вечной юности, непостижимое сочетание целомудрия и сдержанной чувственности.
С бедер ниспадало покрывало пепельного цвета с матовыми разводами. Маленький квадратный постамент, на котором легко и свободно, полусогнув в колене левую ногу, стояла Венера Милосская, — из черного в крапинку мрамора. И на нем — контрастно, резко — белела часть неприкрытой правой ступни. В высоту статуэтка не превышала полуметра.
— Так где же ты взял? — нетерпеливо повторил Костя Гудков.
…Мое внимание к статуэтке привлек замполит батальона капитан Игорь Райхельсон. Мы возвращались из роты в батальонный штаб. Миновали трамвайный поезд из двух покореженных желтых вагонов, застывших на улице. Вокруг поблескивало крошево битого стекла. Прошли мимо длинного, прокопченного фабричного корпуса с пустыми проемами окон. Справа от арочного входа, на кирпичной кладке, беглая надпись мелом удостоверяет: «Мин нет. Лейтенант Бойко».
Такие надписи в последнее время стали «входить в моду. Мне довелось видеть их и в полосе боевых действий других полков дивизии. Так, на фасаде одного дома, еще издали, были видны крупные буквы написанные желтой краской: «Вчера снайпер Роман Павлов убил здесь трех гитлеровцев!» В другом месте по стене углового дома бежали слова: «Квартал взял штурмом батальон капитана Немакина». Запомнилась и такая надпись красными буквами: «Этот дом очищен от фашистов штурмовой группой комсорга Николая Тетерука».
Узким переулком, обходя завалы из кирпича и балок, перешли на другую улицу к старинному массивному дому с атлантами, подпиравшими тяжелые округлые балконы. Здесь и размещался штаб батальона. Райхельсон остановился.
— Смотри, — указал он на здание, стоявшее напротив, через улицу. — Видишь комнату на втором этаже? Третью от правого угла?
Как не видеть: весь дом — будто срезан по фасадной стороне. Передняя стена рухнула от разрыва авиационной бомбы и распахнула часть комнат. Они гляделись на улицу всем своим скарбом — шифоньерами, кроватями, столами, поваленными стульями, настенными ковриками, повисшими наискосок картинами.
В той обширной комнате-зале, на которую указывал замполит, в дальнем углу стоял, накренившись, черный рояль. С потолка свисал позолоченный рогатый остов люстры. Пол прогнулся в середине, балки, поддерживающие его, торчали концами наружу.
Перед домом, вспучив тротуар, зияла огромная воронка.
— Крепко садануло! Наши?
— Нет, сами же немцы. Позавчера ночью разгрузился их бомбовоз… Да я не об этом, — Игорь тронул меня за локоть. — Видишь слева от рояля, на тумбочке или столике белеет статуэтка?
— Вижу.
— Так вот, дивлюсь второй день: как она устояла, не грохнулась на пол? Или привинчена? Подойдем поближе.
Мы обогнули воронку, и только тут я разглядел, что статуэтка без рук.
— Да это же Венера Милосская!
— Ну и что? Венера или Психея. Я говорю как она устояла?
— Поднимемся, посмотрим.
— Брось чепухой заниматься, — нахмурил выгоревшие до желтизны брови замполит. — Да и рискованно: обвалится комната и погребет нас бесславно с нашей дурью.
Я знал: капитан Райхельсон — человек не робкого десятка. Он воевал смело, не раз поднимал батальон в атаку, водил бойцов в рукопашную. О его заслугах свидетельствовали два ордена Отечественной войны и медали. Просто он считал, что мое предложение — пустая блажь.
— Ладно, — говорю Игорю. — Схожу один.
Сердце подсказывало: статуэтка — не пошлая поделка, рассчитанная на обывательский вкус, каких тут навалом.
— Хорошо, — согласился капитан, поняв, что отговорить меня не удастся. — Только так: осторожно разведаем подступы к этой диве. Если лестница ненадежная, вернемся.
Мы зашли со двора в подъезд. Лестница оказалась неповрежденной, хотя и неприятно, расшатанно поскрипывала под нашими сапогами. Дверь в комнату заклинило. Игорь с размаху ударил по ней ногой, и она, крякнув, распахнулась.
Венера стояла на резной, красного дерева, тумбочке и смотрела на нас, чуть пригнув свою нежную лебединую шею. В ее полых глазах застыло не то удивление, не то высокомерная усмешка.
Райхельсон взял статуэтку с тумбочки, передал мне:
— Держи, казак! — и, сузив свои серые глаза, заметил: — А у тебя чутье. Чудесная штучка, хотя без рук…