По нашему «пятачку» палили сверху почти непрерывно из минометов и всех видов стрелкового оружия. Головы не поднимешь: окопчики мелкие, соединить их общей траншеей мы не успели. Лежишь, согнувшись в три погибели, а тут еще мороз пробирает до косточек. На вторую ночь всех, обосновавшихся на «пятачке», сменило другое подразделение. Мы вернулись в свои блиндажи на левом берегу, вынеся раненых и убитых товарищей. В землянках, у раскаленных печурок, санитары растирали нас спиртом и отпаивали горячим чаем.
Лошадкин пошел на «пятачок» во вторую ночь. Сутки гитлеровцы терпели, словно бельмо на глазу, наш плацдармик. А потом решили покончить с ним и в полночь стали подползать с трех сторон. Но были обнаружены. Взвились осветительные ракеты, завязалась перепалка, перешедшая в рукопашную.
Лошадкин клал гитлеровцев из пулемета в упор. Когда ленту заело, он взялся за гранаты. А потом малой лопаткой размозжил головы двум фашистам.
С левого берега на «пятачок» бросили шестую роту, и фашисты убрались восвояси.
По льду, сковавшему Дон, словно по раздольной улице, гуляет низовой ветер, заметает косо падающую снежную крупу. Одна рота на «пятачке» — на правом берегу, в снегу, в мелких окопчиках. Другие — на левом, в обжитых ячейках и дзотах, в теплых землянках. Эти роты ведут интенсивный огонь по переднему краю немцев на высотах правобережья, не дают им возможности в дневное время атаковать наш плацдарм у моста.
Только ночью гитлеровцы делают вылазки, но их встречает лобовым огнем уже новая рота, успевшая с вечера сменить ту, которая сутки «отлежала» на плацдарме и теперь отогревалась на своем берегу, в землянках.
Утром 14 января до нас донесся отдаленный гром. Ниже по Дону, на Щученском плацдарме, началось… 18‑й отдельный стрелковый корпус генерал-майора П. М. Зыкова, в составе которого действовала и наша дивизия, прорвал вражескую оборону и устремился к Острогожску.
К полудню пятнадцатого января в Лисках уже отчетливо слышалась артиллерийская стрельба в тылу гитлеровцев, державших оборону напротив нас. Это вели наступательный бой полки дивизии, прорвавшиеся со Щученского плацдарма.
В Залужном фашисты засуетились. С нашего берега хорошо видно, как они мечутся по улицам, как по увалу потянулись обозы, за ними — группы пехоты.
— Драпают фрицы! — слышатся оживленные возгласы в наших окопах.
— Сейчас бы садануть по ним из пушек, — мечтательно говорит старшина Ильин. — Пулеметом не достанешь…
Но пушек при нашем батальоне нет. И минометная рота дней пять назад ушла в Щучье.
В дзот вбегает Толя Козлов:
— Все, товарищи! Кончилась оборона. Собирай шмутки. Выноси пулемет.
Цепочка стрелков, прижимаясь к железнодорожной насыпи, бежит к мосту. Мы с Лошадкиным — за ними: тянем за собой «максим». Только выскочили на зернистый лед, сбоку лязгнула автоматная россыпь, высекла белые искры из ледяного панциря. Шарахаемся под мост, к массивному бетонному быку.
— Заслон оставили, черти! — досадует Лошадкин.
С «пятачка» поднялась четвертая рота, броском проскочила к насыпи. Батальон наш ворвался в немецкие траншеи и по ним, сбивая заслоны автоматчиков, двинулся вдоль правого берега реки. Схватки с не успевшими ретироваться фашистами были короткими, из блиндажей их вышибали гранатами.
По траншее тащить пулемет невозможно. Тянем его поверху. Завидев черные на белом снегу фигуры отступающих фашистов, разворачиваем «максим» и бьем по ним.
Линия окопов круто заворачивала влево, ход сообщения вел в лощину и утыкался в блиндаж. Из короткой железной трубы над перекрытием тянулся дымок.
— Неужто есть обитатели? — обращаюсь к Лошадкину.
— Сейчас проверим.
Он с «лимонкой» в руке соскакивает в ход сообщения, резким ударом ноги раскрывает дверь.
— Выходи!
Тишина. Осторожно заходим в блиндаж. Дурманит теплый запах перепрелой соломы, застоявшегося человеческого пота. В полумраке различаем предметы подземного жилья: нары, устланные полосатыми матрацами, столик у дощатой стены, на нем кружки, котелок, термос, посередине блиндажа — литая чугунная печурка, за полуоткрытой дверкой тлеют багровые угли. «Тик-так, тик-так», — слышится в глухой тишине подземелья мерный перестук.
— Часы… — дивится Лошадкин.
Круглые карманные часы с массивной цепочкой подвешены над столом на гвозде. Дима берет трофей и разочарованно говорит: