— Угу… Так-так… Это пойдет…. Это тоже возьму». Тут надо доработать… В общем, так: эти и эти стихи перепиши. Опубликуем.
Пока я переписывал, Гудков разговаривал с командиром роты. Потом примолк, задумался о чем-то.
— Возьмите, — протянул я ему исписанные листки.
Капитан положил их в свою пузатую кирзовую полевую сумку. Я же с интересом приглядывался к нему. Резкое лицо: угловатые скулы, брови вразброс, как вскинутые крылья, крючковатый нос, крутой подбородок выдается вперед.
— Осенила меня одна идея, самый младший лейтенант, — поднял вдруг на меня пронзительные, оценивающие глаза Гудков. — Ты с какого времени в нашей дивизии?
— С самого формирования.
— Хорошо. А историю ее боевых действий знаешь?
— В общих чертах. А про свой полк — все: с первых боев на Дону.
— Добро. А как воевали другие полки?
Пожимаю плечами. Сведения на сей счет у меня весьма скудные. Но к чему этот разговор?
— А к тому, что нужна песня о нашей дивизии. Попробуй написать. Бери карандаш — напомню основные события боевых действий дивизии.
— Допустим, песня получится. Ну, а музыка?
— У тебя как с ней?
— Слон на ухо наступил. На балалайке, правда, умею тренькать.
— Музыку заимствуем. Не беда. Сочиняй на какой-нибудь известный мотив.
Через неделю я отослал в редакцию текст «Песни сибирских стрелков». Вскоре она и другие мои стихи были напечатаны в «дивизионке».
А спустя еще неделю меня вызвал к себе заместитель командира полка по политчасти Шардубин. Обычно сурово-хмуроватый, на этот раз майор широко улыбался, вздымая выцветшие кустистые брови. К стойке, поддерживающей потолок блиндажа, была пришпилена кнопкой вырезка из газеты с «Песней сибирских стрелков». Михаил Моисеевич прочел вслух ее запев:
Нет крепче солдата
Чем наши ребята!
Ведь нас воспитала тайга…
— Что верно, то верно, — заметил Шардубин и пригласил меня присесть. — Да, задал ты мне задачу… Во-первых, кого вместо тебя взять? Во-вторых, приказано твою песню разучить во всех ротах. И, в-третьих, тебя велено откомандировать в дивизионную газету. Завтра в десять ноль-ноль следует прибыть в политотдел дивизии, в хутор Первомайский. Не подкачай там!
Так я оказался в «дивизионке», приобщившись к племени фронтовых газетчиков.
Встретили меня: в редакции радушно, стали учить газетному уму-разуму. Ходил я за материалами в полки с заместителем редактора капитаном Георгием Цыбулько и Костей Гудковым. А потом и самостоятельно лазил по «передку». Как уже после стали говорить, «ради нескольких строчек в газете».
Ночами поочередно дежурили у радиоприемника, записывая специальные передачи для фронтовых газет. Диктор говорил медленно, с повторами. Фамилии командиров соединений и частей, отличавшихся в боях, передавал по буквам: Роман, еры, Борис, Антон, Леонид, Константин, Ольга — Рыбалко.
Все это требовало внимания и расторопности. Ведь мы принимали на слух самые важные материалы, которых с нетерпением ждали читатели: сводки Совинформбюро, приказы Верховного Главнокомандующего, союзную и зарубежную информацию.
Иногда не удавалось полностью записать текст — сноровки не хватало. В таких случаях приходилось ездить за ним в соседние дивизии. И, естественно, следовала нахлобучка от редактора. Попадало на первых порах мне и за то, что материал подчас получался невыразительным, квелым. Да и за различные казусы. Один такой запомнился особенно…
Написал я зарисовку о старшем сержанте Белозерцеве — легендарно отважном разведчике. Материал вышел большой. Если дать его «подвалом», — займет на крохотной странице «дивизионки» половину площади. Естественно, редактор майор Шарневский его сократил на треть.
Мне этот акт показался безбожным. Переживал я страшно и жаловался секретарю: «По живому режет!» Костя, газетчик с большим опытом, посмеивался:
— Тоже мне, классик… Подумаешь, урезали! И вовсе не пострадал твой опус. Заруби на носу: краткость — сестра таланта.
Веский аргумент, но меня он отнюдь не успокоил. Ведь что получается? Я не без приключений добирался до Белозерцева, угодил на открытом поле под минометный огонь. Семь потов пролил, пока встретился с разведчиком. И вот — на тебе! Несколькими росчерками пера материал так обкорнали… С этим настроением я приступил к дежурству по номеру.
Полоса версталась поздно. Редактора вызвали на совещание в политотдел, секретарь, дежуривший предыдущую ночь, завалился спать. Короче, «хозяином» текущего номера остался я — наивный, зеленый еще, не познавший строгих законов газетного дела.