Кондратенко выскочил из окопа и вытянул за собой меня.
— Смотри, смотри! — кричал он. — Сейчас столкнутся!
Як и «мессер» неслись навстречу друг другу. Немец не выдержал, дернулся вверх, и тут его настиг снаряд пушки. Вражеский истребитель вспыхнул и пылающей кометой упал в синеющий дальний лес.
Наш самолет, а за ним ведомый, стали разворачиваться. И в этот момент на ведущего устремилась со стороны солнца пара «мессеров». Дробно хлестнула очередь — и Як на глазах у нас начал разваливаться на части. От него тут же отделился комочек, понесся к земле.
— Летчик, — сказал, волнуясь, Кондратенко. — Дает затяжку. Сейчас раскроет парашют.
Но пилот падал и падал на пшеничное поле. Может, он был убит или тяжело ранен… Парашют так и не раскрылся.
Воздушный бой отодвинулся к югу, а за увалом, на переднем крае, заговорили орудия. Из землянки командного пункта полка вышли Шевченко и Шардубин, быстро, почти бегом, направились к вершине холма.
— К НП двинулись, — заключил Кондратенко. — На «передке» что-то неладно… Ну, я к начальнику штаба. А ты?
— Пойду на НП.
Наблюдательный пункт — блиндаж, и от него ход сообщения к открытым ячейкам — обосновался на южном скате высотки. В одной из ячеек сутулился у стереотрубы Шевченко, а в другом ответвлении приник к брустверу Шардубин.
Захожу в блиндаж. Заместитель командира полка по строевой части майор Кобец разговаривает по телефону. Он, как всегда, собран, подтянут. Волевое лицо озабочено.
— Маркин, докладывай, что у тебя, — майор плотнее прижимает к уху трубку. — Так… Да не тараторь, спокойнее… Ясно. Этого и следовало ожидать. Пехоту отсекать! Пэтээровцы на местах? Хорошо, будем иметь в виду. Действуй, Маркин!
Передав трубку связисту, Кобец устремил на меня жестковатые серые глаза, поморщился:
— Ну вот, не хватало еще корреспондентов. Слушай, парень, ей-богу не до тебя! Иди наверх, сам наблюдай. Сейчас начнется трам-тарарам.
Робко заверещал телефон. Боец подал трубку майору:
— Комбат-один просит.
— Слушаю, Борщевский. Так… Понятно… Как быть? — Кобец хмурит тонкую бровь, в голосе его отзванивает металл. — А ты не знаешь? Для чего нас сюда бросили? Задержать немцев. Понял? Стоять насмерть. Ни шагу назад!
Кобец, оставив телефон, обернулся ко мне:
— Обстановочка! Немцы двинулись на наши позиции. Семьдесят танков и до двух полков пехоты. Доложу командиру, — и он направился к выходу из блиндажа.
Выйдя вслед за ним, я пристроился в траншее недалеко от Шардубина. Замполит скользнул по мне отвлеченным взглядом и кому-то там, впереди, в окопах, сказал:
— Держитесь, братцы! Держитесь…
Впереди, метрах в шестистах, неровным полудужьем темнел передний край полка. Нет, не темнел, а полыхал в огне и дыму, дыбился в кипении разрывов, в неистовой долбежке снарядов и мин. А за стеной этого огня, по обширному, отливающему желтизной озимому полю, ползли немецкие танки. Они надвигались на батальоны полка веером. За ними, чуть приотстав, валили густые цепи пехоты. Главный удар танкового тарана был нацелен на позиции первого батальона капитана Борщевского и на примыкавший к нему левый фланг третьего батальона.
С приближением танков к переднему краю немецкая артиллерия передвинула огневой вал в глубину нашей обороны. Снаряды стали рваться вблизи НП полка и за нами.
Но сразу же ожили наши окопы, ощетинились встречным огнем, застопорив продвижение вражеской пехоты. Она залегла, а танки подползали все ближе и ближе. По ним били наши пэтээровцы и орудия прямой наводки. Несколько машин остановилось, окутываясь черным дымом.
— Ложись! — крикнул Шардубин.
Падая на дно траншеи, я услышал резкий взвизг снаряда. Разрыв встряхнул окоп, обдал жаром, на спину посыпались комья земли. Тут же, сливаясь в сплошной рев, последовала серия разрывов, за ней — еще и еще. Наша высотка ходила ходуном: ее молотила немецкая артиллерия. Едкий запах окалины, перегоревшего тола свербил в носу, спирал дыхание. В судорожно вздрагивающий окоп оседала пыль, его заволакивало дымом…
Когда обстрел затих, я поднялся, стряхнул с себя песок, комья земли, посмотрел на передний край. И меня прошиб озноб: позиции первого и третьего батальонов утюжили танки. Это было жуткое зрелище! Немецкие танки елозили по нашим окопам, переваливались с боку на бок, разворачивались на месте, застревали гусеницами в траншеях.
Командир полка подполковник Шевченко, оставив стереотрубу, высунулся по грудь из окопа с почерневшим лицом и тяжело, разъяренно матерился. Майор Шардубин, стиснув зубы, вцепившись руками в травянистый бруствер, молча, немигающе смотрел туда же, на передний край, где творилось невообразимое.