Меня подхватили из вагона. А Витя все бежал и бежал рядом, махал своей мохнатой шапкой. И в глазах у него застыла такая печаль, такая горечь! Он провожал меня навсегда.
В Абакане весной сорок второго, когда наша дивизия готовилась к отъезду на фронт, я получил от Виктора письмо. Единственное и последнее. Веселое. Писал, что служит в учебном полку на станции Оловянной. Учится на снайпера. Ведь он заядлый охотник! Все хорошо. Вот только с харчами не густо, сам знаешь. И что к лету, наверно, будет на фронте. И подбадривал меня: «Так что вскорости тебе на подмогу, братка. Будем вместе колошматить гадов!»
Удалось ли ему сделать хоть один выстрел из своей снайперской?
…Рассматриваем снимки в семейном альбоме.
— Это кто? — спрашивает мой внук Алешка.
— Витя. Мой младший брат.
— Его убили на войне?
— Да.
— А почему убили?
Что ответить, как объяснить?
— А кто он мне?
— Выходит, дедушка.
— Дедушка? Такой молодой?
Вот он с друзьями. Три Виктора. Подростки. Напряженно смотрят в объектив. В ногах у Вити его любимец — белая собачонка с черными ушами, с черным пятном на спине. У нее звонкое, необычное имя.
Он принес кутенка и сказал:
— Назовем Джульбарсом. Как в кино.
— Джульбарс — овчарка, красавец. А этот — плюгавая шавка. В насмешку, что ли, такое имя? — озадачиваю братишку.
— Как же назвать?
— Не знаю. Может, так и назовем — Шавка.
— Вечно ты со своими подковырками!
— Тогда так: Афедрон.
— А что это?
— Греческое слово или римское, — давлюсь я от сдерживаемого смеха, прекрасно зная благодаря остряку Пушкину, что оно обозначает, мягко выражаясь, то место, где спина теряет свое название.
— Красиво звучит. Ладно — принимаю.
Витя не догадывался о подвохе и нарек щенка по моей подсказке странным именем. Так оно и утвердилось за собачонкой, ни у кого в нашей не особенно грамотной семье не вызывая протеста.
Потом уже, когда собачка выросла, Витя как-то в школе упомянул ее имя при учительнице. Та ахнула и разъяснила парнишке, что оно означает. Прибежав домой, Витя бросился на меня с кулаками. Поостыв, стал называть собачку Джульбарсиком, Полканом, даже Шавкой. Но она откликалась только на одно, первоначально присвоенное ей имя.
Однажды зимой собаку подстрелил какой-то прохвост. Витя, заливаясь горючими слезами, смастерил для Афедрона гробик и позвал, на похороны своих друзей — тезок. Снесли они гробик на пустырь, закопали в сугроб.
Витя рос редкостно добрым, вспыльчивым и отходчивым. Жестокость, несправедливость вызывали у него взрыв негодования. Он лез в драку даже с теми, кто был старше и сильнее его.
Бросив школу, поступил на работу: «Хватит баклуши бить, буду помогать старикам», — мы жили скудновато. На первую же получку купил дробовик, патронташ. Обзавелся гильзами, порохом, дробью. Первый охотник в нашей семье! Ну, теперь заживем: зайчатинка, утятинка…
Пристраивался брат к взрослым мужикам, уходил с ними в дальние леса. Охотники возвращались с добычей, а он — всегда пустой, промерзший до косточек, но оживленный, довольный.
— Где же твои трофеи?
— Понимаешь, — рассказывал Витя чуть смущенно. — Лес. Поляна. Снег по колено. Притаился за кустом, стою. Вдруг здоровенный заяц — прямо на меня. Прицелился. Жалко стало косого, такой красавец! Пальнул по деревьям, аж куржа посыпалась. Серый прыг свечой. Метра на два. И деру…
Еще фотокарточка. Все мы, дети — две сестры и три брата. Между сестер — Витя, стоит на венском стуле. Самый маленький, трех лет. В куртке с пунктиром белых пуговиц, белый кружевной воротничок. Крошечный человечек. Пузырек. Распахнутые глазенки полны ожидания: сейчас вылетит из фотоаппарата птичка. Он смотрит на мир доверчиво и безбоязненно…
Всем нам война принесла общую беду, на всех выпало одно испытание. А раны оставила каждому — свои.
Из дневника
9 сентября. Уезжая из Лебедина, зашел к Нэлли. Чудесная девочка, много читает. Мы с ней подружились. Дело произошло так. На второй день после взятия Лебедина редактор послал меня в городскую типографию добыть заголовочные шрифты. Понадобились чернила и ручка, чтобы написать расписку о получении шрифтов.
Зашел в соседний дом — нет ли у них? Разговорились с хозяйкой и ее 14-летней дочкой о житье-бытье при немцах. Мать рассказывала о радости освобождения и попросила девочку прочесть последнюю страницу ее дневника. Нэлли читала по-украински. Обе — и мать, и дочка — заливались слезами.
Маленькая патриотка вела свой дневник в течение нескольких месяцев. Горе и унижение отразились в ее наивно-непосредственных записях. День за днем девчушка описывала тяжелую жизнь под немецким игом. Каждая страница полна надежд и ожиданий. Нэлли ждет скорого прихода Красной Армии, родного брата Виктора.