Последняя запись в дневнике сделана красными чернилами: в тот день наши бойцы очистили город от оккупантов. Попросил у Нэлли дневник, и мы с Гудковым отослали его в «Пионерскую правду»…
А в деревне Жигайловка Сумской области Маруся Дейкало зачитала мне письма своих подружек, угнанных в Германию. В них — удивительные строчки: «Чула я, що у вас весною всходыло новое сонце…» (Прозрачный намек на то, что Красная Армия приблизилась к Жигайловке).
Может быть, самыми волнующими для нас были минуты, когда мы видели слезы радости людей, вызволенных из фашистской неволи. Их светящиеся счастьем глаза, горячие слова благодарности — была ли для солдата-освободителя высшая награда?
В Лебедине мальчишки гурьбой ходили за нашими бойцами. Горожане наперебой перехватывали бойцов и командиров к себе на постой, выставляли на стол все лучшее, что имелось в доме. И так в каждом селении: всеобщее ликование. И расспросы, расспросы, расспросы…
Наши пришли
Митинги, организованные или произвольные, проводились, если позволяла обстановка, почти во всех освобожденных городах и селах. Один из них запомнился особо.
…957-й полк приближался к Пирятину по стопам отступавших немцев. Мы с лейтенантом Иваном Потехиным, комсоргом батальона, задержались у домика лесника. Иван, получивший задание комбата встретить отставший хозвзвод, попросил меня остаться с ним. Ждем полчаса, час… А взвода все нет.
— Наверно, миновали нас, — заключил Потехин.— Проехали другой дорогой. Бесполезно тут маячить. Знают, в общем-то, дорогу.
И мы пошли по проселку, ускоряя ход, чтобы догнать батальон. Разговаривая, миновали пологий холм, и тут дорога раздвоилась: один проселок сворачивал влево, к лесу, синеющему километрах в пяти, другой, более проторенный, вел в деревню, всплывшую перед нами зеленым островком. До нее было с километр.
Потехин развернул карту.
— К лесу нам… Но пить хочется. Зайдем в деревню?
— А если там немцы?
— Едва ли. Батальон ввязался бы в бой.
Идем к деревне, останавливаемся, присматриваемся, не видать ли у хат машин или других признаков противника. На всякий случай, свернув с проселка, приближаемся к крайней мазанке с огорода, окаймленного жиденькой изгородью.
Из-за угла выглянула вихрастая голова мальчонки. Чуть погодя через огород мимо подсолнухов уже бежали к нам трое пацанов, оглашая деревню звонкими криками:
— Наши прийшли! Развидники!
— Ребята, немцы здесь были? — спросил Потехин.
— Учора в ничь утикли на Приходьки.
В дверях хаты возник старик в белой холщовой косоворотке, с хохолком седых голос на голове. Ахнул, прихрамывая, заковылял навстречу. Обнял меня, затем Ивана, силился что-то выговорить и произносил хрипло только одно слово: «Хлопчики… Хлопчики…»
Вокруг нас собиралась толпа — молодые женщины, старики и старухи. Громко гомонили, каждый хотел пожать нам руки, обнять. Оказывается, мы первыми из наших нагрянули в деревню.
Старичок выпрямился, приосанился, задрал вверх клин бритого подбородка и обрел дар речи:
— Чикайте, жинки! Уси до сильрады. Митинг буде.
Мы с Иваном переглянулись: вот так старичок… Лихо командует. Потехин попробовал вежливо уклониться — ведь нам недосуг митинговать, надо спешить за батальоном.
— Дедусь, а может, обойдемся так? Без митинга.
— Ни! — решительно возразил дед. — Мы два роки мовчали пид нимцем. Досыть! Промову держить, командир… Жинки, прапор треба. Хто мае червону материю?
— Ганна, мабуть, — откликнулась розовощекая молодайка с бойкими глазами. — Зараз сбигаю.
Она, обогнав идущую по улице толпу, исчезла в переулке.
Старик привел нас к сельсовету — кирпичному, на высоком фундаменте дому, побеленному по неоштукатуренной кладке, и пригласил взойти на крыльцо — трибуну.
— Погодь трошки, — сказал и поманил пальцем дивчину в цветастой косынке. Пошептал что-то ей на ухо, а вслух произнес: — Швыдко, Галю!
Девушка побежала туда, откуда мы только что пришли — к хате старика.
А в это время к сельраде подходили все новые и новые люди. Вернулась и чернявая молодайка с пожилой женщиной в темном платке, с печальным лицом.
— Ось, — сказала она, подавая сверток деду.
Тот развернул, и мы увидели в его руках небольшой отрез красного ситца в мелкий белый горошек. Женщина с печальным лицом глухо промолвила:
— Для доци берегла… Вбылы Марийку каты…
По распоряжению деда-организатора один из подростков принес молоток, короткий черенок. Прибил к нему гвоздями алый ситец в белый горошек и приладил флаг над крыльцом.