— Прошу, товарищи красные командиры, — обратился к нам старичок.
«Речь-промову» держал Потехин. Он рассказал о разгроме гитлеровских войск на Курской дуге, о положении на других фронтах, о начавшемся освобождении от захватчиков украинской земли. И закончил словами:
— Теперь наш путь на Киев. Будет свободна от врага и столица Украины!
— Уси шляхи ведут до Кииву! — бросил веселую реплику стоявший вблизи крыльца пожилой селянин в помятой соломенной шляпе. И, обращаясь к организатору митинга, упрекнул его:
— Чего маринуешь хлопцев? Геть до хаты гостеваты!
Розовощекая молодайка, озорно сверкнув бойкими глазами, подхватила:
— А мени цього, чернобривенького на постой!
«Помятая шляпа» поддержал шутку:
— Воны обы два чернобривеньки. Якого тоби?
Грянул дружный смех. Только организатор митинга было нахмурился, но тут же оживился, завидев Галю, подходившую к крыльцу. Девушка принесла на подносе, накрытом ярко вышитым рушником, хлеб, нарезанное ломтиками сало, два граненых стакана и бутыль с мутноватой жидкостью. Старичок под одобрительный говорок окружающих налил в стаканы.
— Отвидайте нашей буряковой.
— Ай да кум! — воскликнул весельчак в помятой шляпе. — А балакал, що не мае треклятой.
— Вид нимцив ховав, — обернулся к нему дед. — Тай ще вид тебе, горилкиного кума.
Люди у сельрады откликнулись громким хохотом.
Мы с Потехиным успели «познакомиться» с самогоном раньше, в другом украинском селе, и нам он не пришелся по вкусу. Меня вновь передернуло от крепкого сивушного духа. Но что делать? Не обижать же старика всенародно, да еще при такой радости… Иван решительно приподнял стакан.
— О це по-нашему, по-казацки! — подбодрил его дед.
— За нашу победу, товарищи, ура! — провозгласил Потехин и осушил стакан.
Толпа ответила вразнобой, разноголосо. Ответила радостно и порывисто. Уходили мы из деревни, названия которой я не помню, сопровождаемые до конца улицы участниками импровизированного митинга.
В начале января сорок четвертого редакция нашей «дивизионки» остановилась на два дня в Белой Церкви, освобожденной накануне. Квартировали в приличном доме, у радушных хозяев — престарелого буденновца с женой. Белоснежные пышные подушки, хрустящие накрахмаленные простыни непривычно знобили. Давно мы такой благодати не видели!
— Как в порядочной гостинице, — проговорил капитан Цибулько, укладываясь на пружинную кровать, в уютную постель.
Нам с Костей Гудковым досталось обширное хозяйское ложе. Деревянное, украшенное замысловатой резьбой. Мы шутили:
— Спим, как Людовик надцатый.
Но не эта, по-родительски теплая забота особенно растрогала нас, а другое.
Вечером хозяин принес в нашу комнату старенький обшарпанный патефон. Перебрал в коробке пластинки и поставил на диск одну из них. Мы ждали музыку, а услышали речь К. Е. Ворошилова то ли на параде, то ли на каком-то торжественном собрании. Заметив наше удивление, старый буденовец сказал:
— Мы с Климентом Ефремовичем не раз встречались в гражданскую.
Жена хозяина, стоявшая в двери, улыбнулась:
— И при немцах слушал. Закроется на все запоры — и к патефону. Достает эту пластинку из комода и крутит… Потом опять спрячет.
— А что? — прищурился на жену бывалый кавалерист. — Умная речь, вот и слушал. И легче было на сердце… Теперь и газеты будем читать, и радио заговорит. Правду будем знать, а не фашистскую брехню…
Из дневника
11 сентября, 1 ч. ночи. Дежурю у радиоприемника. День прошел в обработке материалов. А вчера было жарко… Догоняя батальон, мы с Потехиным оказались далеко впереди. Повернув назад, наткнулись на наши боевые порядки.
Налетели немецкие пикировщики. Батальон залег. Самолеты бомбили яростно. Вскоре появились наши истребители, навязали им бой и разогнали.
В полковую санроту доставили раненых. Ефрейтор, изможденный, бледный от потери крови, едва стоял у стола, придерживаясь рукой за спину стула.
— Фамилия? — спрашивает врач.
Раненый молчит, напряженно соображая.
— Забыл, что ли?
— Забыл…
Доктор смотрит на него удивленно.
— Счас… Вспомню…
— Дай красноармейскую книжку.
Ефрейтор достает документ из кармана гимнастерки, раскрывает.
— Надо же… Отшибло память…
18 сентября. Продвигался с батальоном километров в 40-50. До Пирятина рукой подать. Вчера первый полк форсировал р. Удай. Завязались бои за город.
20 сентября. Дождался редакцию в освобожденном Пирятине. Догорающие дома. Дым выедает глаза. Вихри пепла. Искалечили Пирятин фашисты. Сожжено две трети домов. Страшные зверства оккупантов…