Темнота сгущалась. На посиневшем небе стали просачиваться редкие звезды. И снова позвонил комбат:
— Все, Северин! Жди!
Противник перенес огонь на реку. В свете вражеских ракет вода искрилась розовыми переливами, бурлила от разрывов снарядов и мин, пузырилась от пулеметных очередей. А к правому берегу, сквозь огонь, плыли и плыли лодки, паромы, плоты. Плыли упорно, неотвратимо, убывая в числе. Но ничто не могло их остановить.
Сводная рота старшего лейтенанта Ивана Северина выстояла, выполнила боевую задачу. 23 октября 1943 года самым отважным из ее состава было присвоено звание Героя Советского Союза. Этой высокой награды удостоился 21 воин. Среди них значились имена и пятерых земляков-сумчан.
Из дневника
28 сентября. Приехал в редакцию с плацдарма. Убит комполка Шевченко — смелый, рисковый мужик… Бомбежки с воздуха, артиллерийский и минометный обстрел. Люди гибнут. Наши держатся на маленьком кусочке правобережья. Фрицы сутками атакуют — безуспешно. Побыл там, в этом аду, посмотрел и горжусь, что я русский. Не зря Наполеон обронил: «Если бы я повелевал русскими солдатами, вся вселенная пала бы к моим ногам».
В тылу сейчас ликуют у радиоприемников. Если бы они знали, как тяжело и трудно добывать им эту радость. Сколько крови льется на Днепре!
30 сентября. Редактор отправил нас с Цыбулько в медсанбат организовать заметки от раненых. Стыдно было смотреть в глаза им, расспрашивать их. В следующий раз откажусь наотрез от такого визита.
6 октября. В 955-м полку пробыл два дня, собрал много материала. Был под обстрелом. Немец методически бьет по Монастырьку из артиллерии. Наши солдаты ведут небывалые по героизму бои. Дивизия (из нее теперь можно составить только полк) отбила 147 атак. Сотни трупов фашистов наполнили воздух удушающим запахом разложения.
Пока мне везет. Но эти «челночные операции» через Днепр могут однажды оборваться…
Русская душа
Походная колонна свернула в придорожную рощу, в бойцы, измотанные длительным переходом, сразу же сваливались под деревьями, в тени. Над полевой дорогой клубилась пыль, медленно оседая на гриве пырея, окаймлявшего неглубокий кювет.
Роща огласилась звуками, которые сопровождают воинство на биваке: приглушенным говором, негромким перекликом. Позвякивало оружие, составляемое в козлы; у кого-то забренчал в вещмешке котелок; под кем-то хрустнула пересохшая ветка… Снимали каски, переобувались, расстегивали воротники…
Мы с агитатором полка майором Ворониным присели под кряжистым дубом, ненасытно вдыхая лесную прохладу, густой, пьянящий запах осенних трав. Георгий Георгиевич снял фуражку, протер платочком клеенчатый обод подкладки, кивнул мне:
— Погодка-то, а? Благодать! Бабье лето. Взять бы в руки серп или на жатку сесть…
Я много раз слышал в окопах, как тосковали солдаты по крестьянской работе, по земле. На Курской дуге отделение окапывалось на пшеничном поле. Один немолодой боец, орудуя лопаткой, вздыхал:
— Такое добро рушим… Пшеничка ядреная, недельки две, и дозреет. А мы ее, как сорняк…
Потом по пшеничному клину пошли немецкие танки. Тот боец аж стонал:
— Все, хана полюшку! Вымнут, расквасят вдрызг!
И вот теперь Воронину захотелось сесть на жатку, ведь он еще мальчишкой переехал из деревни в город.
Мимо прошел сухощавый, невысокий, легкий на ногу старшина, остановился у группы бойцов, с веселым вызовом спросил:
— Что вы, хлопцы, приуныли? А ну, взбодримся, разведчики!
— Еще отмахаем столько же, тогда самый раз взбодриться, — отозвался кто-то язвительно.
Старшина не унимался:
— Музыку! Нетути музыки? Ладно, и без нее.
Он раскрылил руки и пошел по кругу, припевая:
Барыня, барыня,
Барыня-сударыня.
Отбивай трепака,
Не жалей каблука!
Плясун, подбоченясь, выделывал коленца, ходил козырем, вскипал в чечетке. Старшину окружало все больше и больше зрителей. Кто-то не утерпел, ударил дробь по голенищам сапог, пустился в пляс.
Майор Воронин, любуясь старшиной, сказал:
— Привалов, командир отделения разведчиков. Вот русская душа! Вся нараспашку. А ведь на нем живого места нет: три ранения, в немецком плену ребра пересчитали. Да и годы — не двадцать, а тридцать пять все-таки. Удивительный человек… Столько бед ему выпало, а не согнулся, не надломился.
Так я впервые узнал о старшине Привалове Дмитрии Карповиче — человеке трудной, но героической судьбы.
Марш к Днепру продолжался. Шагая рядом с Ворониным, слушаю его рассуждения:
— Русский мужик чем-то схож с медведем. Пока его растормошишь… Но потом уж — держись! Взъярится, начнет костоломить. Такой и Привалов.