— Фантазер ты, парторг. Это дождик шепчется.
— Может, и так, — соглашается Каверзин, не отрывая суженных глаз от немцев, снова поднявшихся в рост. — Умазюкаются нынче фрицы!
— Как бы нас не умазюкали, — откликается Кибаль, вынимая из-под полы плащ-палатки ракетницу. — Пусть пройдут еще немного.
Зеленая сигнальная ракета рассыпалась искрами в мутной мороси, когда немцы приблизились метров на триста.
И началось…
В промозглом, пресыщенном влагой воздухе выстрелы глохли, и пули, казалось, вязли в нем, не отзванивая, как обычно. Немцы подхватились, с ускоренного шага перешли на бег. Нет, не вязнут пули, достигают цели! Падают фашисты, их цепь редеет, оставляя за собой неподвижные черные бугорки.
Потом цепь как бы разорвалась на звенья, расползлась, стала невидимой. Но она жила еще, огрызаясь автоматным перестуком. Немцы, прижатые к раскисшему полю пулеметным огнем роты Афонина, попятились обратно. До исхода дня они пытались еще дважды вернуть высоту и, встреченные плотным огнем, с потерями откатывались назад.
Ночь прошла относительно спокойно, хотя противник периодически обстреливал позиции батальона из минометов. Была возможность час-другой соснуть: ординарец подыскал для Кибаля сухой, протопленный блиндаж. Но Ивану претил чужой уксусный запах не то дешевого одеколона, не то прокисшего вина. И даже аккуратно заправленная зеленым одеялом вражья постель вызывала брезгливость. Да и до сна ли? С утра надо ждать новых атак противника.
И Кибаль всю ночь слонялся по траншеям, увязая набухшими сапогами в глинистой жиже. Он переместил станковые пулеметы на фланги, взвод ПТР сосредоточил в центре обороны и приказал завалить два хода сообщения, которые вели от переднего края к немцам.
К недоумению Кибаля, противник с наступлением утра не возобновил атаки. Как это расценить? Отступился или собирается с силами? Все разъяснилось к двенадцати часам, когда послышался гул моторов, и на высоту медленно двинулись вражеские танки с самоходками.
Их было десять, тарахтящих стальных коробок, выстроенных в тупой клин. Моросил дождь, и чудилось, что в его мареве танки не идут, а плывут, покачиваясь на волнах. За ними, чуть поотстав, передвигались две рассредоточенные шеренги пехоты.
В ячейку к комбату протиснулись командир пулеметной роты Афонин и парторг Каверзин.
— Дело пахнет керосином, как говорят у нас в Иркутске, — обронил Каверзин. На его встревоженном лице мелькнуло подобие улыбки. — Нам бы хоть парочку сорокапяток… Не возражаешь, комбат, я — к пэтээровцам?
— Туда сам пойду, а ты — на левый фланг, — сказал Кибаль и обернулся к Афонину. — За тобой — правый. Поспешим!
Ячейка опустела.
Комбат заглянул на минуту на КП, предупредил адъютанта старшего, чтобы он немедля связался по телефону со штабом полка: доложил обстановку. И побежал к центру обороны. Теперь его главный козырь — взвод противотанковых ружей.
То и дело задевая плечами скользкие стенки траншей, разбрызгивая лужи под ногами, Иван бежал к пэтээровцам. По всей линии окопов уже барабанила стрельба. Кибаль с одобрением отметил в ней четкий клекот афонинских «максимов». Но его обеспокоили близкие выстрелы противотанковых ружей. Добежав до позиции взвода ПТР, он крикнул:
— Не стрелять! Подпустить ближе!
Пэтээровцы прекратили огонь. Танки, приныривая на неровностях поля, надвигались. Когда до них осталось около двухсот метров, Кибаль скомандовал:
— По правому, залпом — огонь!
Машина, продолжая двигаться, задымила гуще и гуще, а затем застопорила. Второй залп остановил танк, шедший на острие клина. Но остальные — вот они, рядом! — наползают на окопы.
Пэтээровцы бьют по бортам танков. В них полетели связки гранат, бутылки с зажигательной жидкостью. Еще два факела взметнулись: один — над танком, другой — над САУ. Остальные шесть заелозили на месте, поливая наши окопы огнем из пушек и пулеметов. А когда пэтээровцы подожгли еще одну САУ, бронированные машины начали пятиться все дальше и дальше.
— Ура! Не прошли! — вырвался ликующий возглас у кого-то из бойцов.
Однако радоваться было нечему: с флангов нажимала пехота. Немцам удалось-таки ворваться в траншею, а затем они зашли в наш тыл, замкнули батальон в кольцо, перерезали связь с полком.
Бой в окружении продолжался двое суток. Тиски то сжимались, то пружинно разжимались. Кибаль появлялся там, где нависала наибольшая угроза. Одно его присутствие, невозмутимый вид ободряли бойцов и командиров. Изнемогая от усталости и бессонницы, они снова и снова схватывались с фашистами, вышибая их из окопов гранатами, восстанавливая утраченные позиции.