И повел Попов разговор о том, как сподручней действовать снайперу на поле боя. О выборе позиции, о маскировке, терпении и смекалке. В обороне — одна тактика, в наступлении — иная. И не каждая цель — для снайпера. Когда вражья сила напирает, бери на мушку ихних офицеров, пулеметчиков… А двинулись мы вперед — подавляй огневые точки, выбивай орудийные расчеты…
Поначалу и сам он, Тимофей, стрелял без разбору, лишь бы фашист попал на мушку — ступай на тот свет, туда тебе и дорога. А когда за ним устроили слежку вражеские снайперы, понял: цена такого выстрела не столько в количестве уничтоженных гитлеровцев, сколько в значимости цели.
Кто больше досаждает нам на переднем крае? Пулеметчики, снайперы. От чего больший урон врагу? Когда пришьешь к земле их офицера. Так что стал Попов стрелять по выбору.
Особая статья в его работе — немецкие снайперы. С ними он не раз затевал дуэли. Вот где пригодились ему и терпение, и умение перехитрить врага! Бывало, охотился за фашистским снайпером и неделю, и две, пока поймает его в перекрестье оптического прицела… Рос личный счет Тимофея Попова, а с ним — и его слава в полку. Это породило своеобразную практику действий знатного воина: по заявкам.
Звонит командир батальона в штаб полка: I
— На нашем участке объявился фашистский снайпер. Взял под контроль подступы к НП. Проходу не дает. Нам бы Попова на день-два…
И шел Тимофей в батальон, выслеживал того фашиста, успокаивал, как сам говорил, на веки вечные.
Новый звонок в полковой штаб:
— Засекли корректировщика. Дирижирует огнем немецкой батареи. Нельзя ли к нам Попова?
Были из батальонов просьбы и о том, чтобы Тимофей позанимался с молодыми бойцами, поделился с ними своим опытом. Эту школу Тимофея Попова прошли десятки снайперов. Они вносили свою весомую лепту в уничтожение живой силы противника и на Дону, и на Курской дуге. Особенно широкое развитие это движение в нашей дивизии получило в боях на Букринском плацдарме.
Кружки по обучению солдат снайперскому делу были организованы в каждом полку. В 959-м, например, таким кружком руководил лично Попов.
Теоретические занятия он чередовал с практической стрельбой по врагу. Выводил своих учеников на передний край, каждому ставил задачу, намечал цели. И питомцы знатного снайпера открывали свои счета.
В те дни почти в каждом номере нашей газеты появлялись заметки и корреспонденции об успешных действиях снайперов. А самому Попову комдив запретил выходить «на охоту». Обиделся Тимофей на такую «несправедливость» — и к командиру полка:
— Как же так? Меня что — от войны отгораживают? Для музея берегут?
Комполка сделал строгое лицо, спросил:
— Ты сколько подготовил снайперов за последний месяц?
— Ну, двадцать шесть.
— А сколько они фашистов уничтожили?
— Что-то около сорока.
— Ты один бы такое число истребил?
— Для одного месяца многовато.
— То-то и оно! Так что же лучше: один Тимофей Попов или десятки его учеников? Поэтому не ерепенься, продолжай готовить снайперов. Генерал правильно рассудил: Попов у нас один, а поповцев — сотни.
Но, несмотря на генеральское «табу», Тимофей все-таки иногда, тайно от командира полка, выходил на передний край: его охотничья натура никак не могла смириться с запретом.
Из писем
12 декабря.
Сегодня сердце мое радуется: на улице целый день идет снег, все побелело. Так похоже на наш сибирский пейзаж! Выскакиваю во двор, хватаю снег, мну в руках, радуюсь, как ребенок. Вот оно, чувство Родины!
Вчера получил твое первое письмо из Веребье. Мне тоже не нравится твоя новая работа фтизиатра, но ничего не поделаешь, Валенька. Надо учитывать обстановку и время. У тебя больше шансов не заразиться туберкулёзом, чем у меня уцелеть. Все же прошу ради нашего будущего — береги себя, будь осторожной…
28 декабря.
…Тебе хочется в армию, на фронт? Категорически возражаю! И на твоём месте можно приносить пользу Родине. А на фронте я за себя и за тебя повоюю…
Ты скучаешь? Читай Чехова — и скуку как рукой снимет. Читай Горького — и будешь умницей, вырастешь вот такой!
И я жду нашей встречи. Напиши мне, когда же кончится война?
Девчата
Маруся, туго перебинтовав мне плечо, помогла надеть гимнастерку. Потом перекинула через шею кусок бинта, подвязала мою онемевшую левую руку и сказала:
— Все, вояка! До свадьбы заживёт. Шагай в медсанбат, там осколок вынут.
Перевязывая, она улыбалась и, казалось, никак не реагировала на то, что поблизости от батальонного медпункта рвались снаряды.
Запомнилось ее лицо — округлое, мягкое и смуглое. Нос чуть приплюснут, большие карие глаза широко расставлены и лучатся добротой. Коренастая, не по-девичьи просторная в плечах, она крепко стояла на ногах. Не красавица, конечно. Но вся светилась прелестью молодости.