Шила в мешке не утаишь. Все в штабе знали, что Вика-повилика «крутит» с майором. Но она, как могла, оберегала свою любовь, не выставляла напоказ.
— Ты меня заинтриговал, — говорю Ивану. — Интересно бы глянуть на Вику.
— Чего проще! Ее землянка рядом, — сказал Потехин.
Мы пошли к ней. Но рассеянный Иван перепутал в темноте двери землянок. На его стук откликнулся надтреснутый мужской голос:
— Кто там?
Поворачивать было неловко. Заходим в жилище майора. У него — Вика. Сидят за дощатым столом, вкопанным стойками в земляной пол. Он чистит пистолет, перед ней — раскрытая книга. Красноватый свет от фитиля, зажатого в гильзе сорокапятки, разгоняет по углам землянки расплывчатые, неясные тени. Оба смущены. И нам не по себе. Как-то надо выкручиваться… Представляюсь. И тут меня осеняет:
— Товарищ майор, я по делу. Нужна статья о стрельбе прямой наводкой. Мне порекомендовали вас.
Вижу, у майора отлегло. Он приглашает сесть. Потехин, придавив мою ногу под столом своим сапогом, с серьезным видом произносит:
— О прямой наводке и… находчивости. Артиллеристов, конечно.
Мы деловито беседуем о значении в ближнем бою артиллерийской стрельбы прямой наводкой. Штабист — сухопарый, подтянутый, лицо волевое — высказывает надтреснутым голосом свои суждения. Вика не принимает участия в. разговоре, делает вид, что читает. В ее больших темно-серых глазах затаились смешинки: догадалась о том, что мое интервью вынужденное.
Украдкой поглядываю на девушку. Мягкая овальность лица. Светлые, с янтарным оттенком волосы волнисто падают на плавный изгиб шеи. Девушка как девушка. Привлекательна своим девичьим цветением — и только. Но вот глаза, их спокойный, мерцающий свет… Что-то есть в ней. Неброское, но исполненное той тихой женской силы, которая способна зацепить очень глубоко.
«Озадачив» хозяина землянки и взяв с него обещание сотворить к утру статью, выходим наружу.
Встреча с Викой-повиликой надолго застряла в памяти. Ее странная, нелегкая любовь навевала грусть и что-то близкое к восхищению.
Через неделю снова наведался в артполк.
— А майор-то ранен, — сообщил Иван.
— Когда?
— Три дня назад. Пошел на огневую позицию проверить что-то. Там его и садануло осколком в грудь. С батареи позвонили и попали на Вику. Она подхватилась — и туда. На полдороге встретила санитаров с носилками. Шла рядом, убитая горем. Так-то, брат!
Вика не вернулась в свой Ленинград. Любовь ее, самоотверженная и чистая, оборвалась под Винницей зимой сорок четвертого, когда части дивизии выходили из кратковременного окружения. Немецкий снаряд рванул у самых саней, на которых сидела Вика…
Что же касается тех мужчин, которые пакостливо ухмыляются, когда заходит речь о «фронтовой любви», хотелось бы напомнить им слова Карла Маркса: «По тому, как мужчина относится к женщине, можно судить, насколько он оторвался от животного и стал человеком».
Эти слова принадлежат великому немцу, представителю великой нации, которая в двадцатом веке, увы, взрастила фашизм, с его скотскими повадками. Они шли по нашей земле, ландскнехты-завоеватели, опустошая ее огнем и мечом, не щадя ни детей, ни стариков, ни женщин, не считая преступлением насилие и надругательство над нашими женами и сестрами.
И вот мы пришли к ним, в Германию Гитлера. И страх обуял немецких женщин: явилось возмездие, расплата за злодеяния фашистской солдатни. И первое время они прятались в подвалах, темных углах. От огня войны и от «завоевателей». Ведь это так закономерно — придет он, победитель, в дом и потребует все, что захочет — жизнь и честь твою!
…В одном из первых для нас немецких городов, Гросс-Вартенберге, пустом и обезлюдевшем — большинство жителей бежали дальше на запад, — осталось несколько семей. Редакция «дивизионки» расположилась в уютном коттедже с окнами без стекол. Наборщики разгружали кассы со шрифтом, печатник колдовал у резального станка, заготавливая бумагу для очередного номера газеты.
Мы с Родыгиным (новый зам) и Гудковым, облюбовав две комнаты, приводили их в порядок. Слышу, с улицы зовет майор Савин — наш новый редактор. Выхожу. Перед ним стоит немка, держит за руку девчушку лет шестнадцати с расширенными, обреченными глазами.
— Не пойму, чего она хочет, — досадливо говорит Савин. — Ты немного шпрехаешь, переведи.
Женщина переводит умоляющий взгляд на меня.
Мои школьные познания немецкого языка давно порассеялись. Но редактор видел, что в последний месяц я перелистываю русско-немецкий словарик, добытый в политотделе.
Фрау что-то сбивчиво, взволнованно объясняет. С трудом начинаю ее понимать. «Много русских солдат… Дочка Ирма… Плохо… Лучше один герр офицер. Пусть возьмет Ирму к себе…»