Рассерженный, изволновавшийся старшина дал Ромке подзатыльник и строго-настрого приказал:
— Марш в роту и носа не показывай!
В разведку Ромку больше не пускали, но в наступательных боях зимой сорок третьего он участвовал.
Где-то за Белгородом сам командир дивизии вручил Ромке Скоробогатову медаль «За отвагу». И тут же приказал пристроить парня в нашу типографию. Наборщики стали приучать Романа к наборному делу. Он довольно быстро освоился с верстаткой, его шустрые пальцы уверенно выхватывали нужные литеры.
Стоит, бывало, Ромка у кассы, руки черные от типографской краски, на белом нежном лице — нечаянные помазы. Набирает он текст и что-то мурлычет себе под нос.
— С кем разговариваешь, Ромка? — спросишь, бывало.
— А сам с собой!
— О чем же разговор?
Ромка улыбается во все свое круглое лицо:
— Обо всем… С хорошим человеком приятно поговорить!
Вот таким мне запомнился Ромка Скоробогатов
После войны он уехал домой, в Сибирь. Не знаю, кем он стал. Наверняка хорошим человеком.
Из дневника
20 июня. Сегодня смотрели кинокартину «Радуга». Она нас потрясла. Замечательно, через весь фильм проходит народный гнев, ненависть к фашистам. Зрители остро реагировали на кадры, слышались реплики. С просмотра все ушли с разгоряченным желанием мстить фашистам. Эту картину надо показывать бойцам перед атакой.
23 июня. Вчера исполнилось три года войны. Думал ли кто из нас, что она продлится так долго? Столько потерь друзей, близких, братьев, сестер. Никогда они не вернутся к нам. Но кое-что мы и приобрели: увидели, как в зеркале, свое настоящее лицо. Слетела шелуха довоенного шапкозакидательства. Мы научились трезво оценивать врага, побеждать его. Мы почувствовали свою настоящую силу. Побили нам морду в кровь, и мы поняли: врага словами не запугаешь. Его надо взять за горло и придушить!
Из писем
4 июня.
Приехал из города Черткова. Не могу прийти в себя от виденного. Раскапываем могилы расстрелянных гитлеровцами мирных жителей — детишек, женщин, стариков. Тысячи людей зверски убиты и свалены в большие ямы. Неужели это делали люди?
Знаешь, Валя, тяжелая боль стискивает сердце, когда вспоминаю брата Витю и придавленных горем стариков моих. Война вмешалась в личную жизнь каждого из нас, научила нас многому, а главное — любить Родину. Никогда я не был так глубоко русским человеком, как теперь, гордым за свою землю, за своих дедов и прадедов…
1 июля.
…Я так и думал, что ты шатаешься по лесам и болотам, поэтому так долго не было твоих писем. Обязательны ли эти прогулки на дальние деревенские медпункты? Смотри не попадись в лапы медведю!
Прочел письмо, и жаль мне стало тебя — завалили работой, а ты, очевидно, совсем не умеешь отказываться от нее. Так не годится! Надо знать меру и беречь себя. Какая у вас дисциплинища! Приказ — точка. Беги за тридевять земель из Веребья в Горушку.
Даже у нас немножко полегче с этим делом. Скажи вашим тыловым «генералам», что на фронте уважают человека больше и заботятся о нем получше. Все делится поровну между всеми: и награды и смерть. А у вас навалят на одного — и вези, Сивка, пока не свалишься в канаву.
Очень одобряю твое намерение сбежать обратно в Горушку. Набери побольше книг и читай. Бабусе большущий привет, пусть подпаивает тебя молочком — приеду, расплачусь…
Из дневника
22 июля. Проехали Тернополь, Броды. Война по этим городам прошлась самым варварским, жестоким образом. Сплошные руины. Целые кварталы взорваны фашистами.
Дивизия в бой еще не вступала, идет в резерве. Над нами стаями летят на запад наши самолеты. Вот это сила!
30 июля. Вчера утром пересекли польскую границу.
С клубной машиной поехал в освобожденный Ярослав. Побывал в здании гестапо. Подвалы с одиночными камерами — каменные мешки. В стену вделана железная цепь с кольцом. Оно надевалось на шею узнику. Изверги!
Немцы бежали отсюда поспешно, город почти цел. На улицах наши и польские национальные флаги. Поляки толпами ходят за нашими бойцами. Тысячи вопросов, и среди них самый главный: «Когда покончите с германом?» Скоро, теперь уже скоро!
IV. За тем ручейком
Мы ждали этого дня, шли к нему долго и трудно. Та заветная пограничная черта рисовалась нашему воображению рубежом, обозначенным как-то предметно: река и два берега — наш и чужой. Или, во всяком случае, цепочка полосатых пограничных столбов.