Как-то в погреб, во дворе дома, где присмотрел ночлег наш взвод, набилось столько народу, что и ступить было некуда. Кроме наших, здесь приютились и связисты. Я запоздал, при свете подвешенного к потолку фонаря увидел — прилечь негде. Разве присесть на железную ребристую бочку из-под горючего?
Присел. Глаза слипались, клонило то вправо, то влево. Тогда я положил скатку шинели на край бочки, в изголовье, обхватил железную округлость руками и ногами, как круп коня, и заснул, не чувствуя ни твердых обручей, ни той неестественной позы, в которой сковал меня сон.
А бои в Коротояке не утихали, улицы переходили из рук в руки, стрелки нередко сшибались с немцами лицом к лицу, пускали в ход гранаты и приклады. Росло число погибших и раненых. Понес потери и наш пулеметный расчет.
В тот день батальон вышиб фашистов с окраинной улицы. Они убрались за широкий лог, в заранее отрытую линию траншей на картофельном поле, отороченном по краю посадкой деревьев.
Бой затих, наступил тот период обоюдной передышки, когда противники осваиваются с новой обстановкой, решают, как быть дальше — продолжать, схватку или закрепляться на занимаемых рубежах.
Наш расчет разместился в небольшом домике с двумя смежными комнатами. Примостили «максим» к окну, дали для пристрелки очередь по вражеским окопам. И, видно, засекли нас немцы! Знать бы об этом, немедля сменили бы позицию…
Шадрин присел у пулемета, а я, стоя в двери, закурил. Вдруг — треск, сноп пламени, и меня взрывом отбросило в соседнюю комнату. Из ограды, где взвод отрывал щель, прибежал лейтенант Булыгин, схватил меня под руки, поволок за дом.
Гимнастерку обильно залила кровь, но рана оказалась пустяковой: маленький осколок, срикошетив от стены или потолка, пробил нижнюю губу, горячо скользнул по зубам. И я его тут же выплюнул, ощутив во рту окалину.
Мы вернулись в дом. Саша Шадрин лежал на спине и мычал. Оказывается, снаряд небольшого калибра разбил пулемет, дуга «максима» разогнулась и сделала в каске Шадрина вмятину. Он осоловело мотал головой, что-то несвязно бормотал… Пострадал и мой автомат, стоявший у перегородки, — у него оторвало приклад.
Сашку отнесли в дом, забинтовали голову со слипшимися от крови волосами. Он стонал, пытался, но не мог открыть отяжелевшие веки. Пока прибыл вызванный санитар, Зябликов наложил повязку и на мое лицо — с подбородка на макушку головы.
С пожилым санитаром мы несли Сашку на носилках в подвальное помещение каменного склада, где обосновался медпункт. Несколько раз пришлось останавливаться, укрываться за домами, так как немцы опять усилили огонь.
В длинном подвале робко разжижала полумрак керосиновая лампа. Над Шадриным склонилась чернявая фельдшерица-лейтенант, сняла пропитавшуюся кровью повязку, обработала рану, аккуратно и ловко перебинтовала. Сашка все еще находился в полузабытьи, морщил лоб, постанывал.
— Тяжелый, — заключила фельдшерица. — Эвакуировать в первую очередь.
В подвале на матрацах, на соломенной подстилке лежали и сидели раненые. Около них суетились две медсестры. Кто-то просил пить, кого-то надо было удобнее переложить, кому-то сменить повязку… Молоденький младший лейтенант ходил, покачиваясь, из конца в конец подвала, словно убаюкивая запеленутую по локоть руку.
Шумно протопав по лестнице, в дверях подвала остановился запыхавшийся командир взвода ПТР старший лейтенант Семен Кондратенко.
— Кто может держать оружие — выходи! Немцы жмут.
Часть раненых, прихватив винтовки и автоматы, заковыляла к выходу.
— Сюда, сюда, — вел нас Кондратенко через двор к двухэтажному белому зданию, примыкавшему к складу. — Становись к окнам.
Я подошел к нему:
— У меня разбит автомат.
— Из пэтээр стрелял?
— Пробовал на стрельбище.
— Тогда — за мной, наверх!
Взбежали на второй этаж. В раскрытой балконной двери стояло на сошках противотанковое ружье.
— А где расчет?
— Вчера обоих убило. Смотри сюда. Видишь красный кирпичный дом? За ним укрылись два бронетранспортера. Как появятся, бей в моторную часть. Вот патроны.
Впереди, метрах в четырехстах, перебегали меж домами гитлеровцы.
— По пехоте не стрелять, — предупредил Кондратенко. — Из пушки по воробьям не бьют. Ну, я к своим. В случае чего — к нам: по коридору третья комната. Там два моих расчета.
Старший лейтенант исчез. С нижнего этажа доносились автоматные очереди, винтовочные выстрелы — оттуда били по наступавшим немцам. Я ждал, приложившись к ружью, появления бронетранспортеров. Но они не показывались.