У города Лебедина батальон форсировал Псел и сразу же наткнулся на упорное сопротивление заслона, оставленного отступавшими частями фашистов. Пришлось окопаться, подождать, пока подтянутся артиллеристы и минометчики. Комсорг Потехин перебежками перемещался из роты в роту, помогал командирам готовить личный состав к атаке.
Настала минута, и над лесом взвилась красная ракета.
— Ну, ребята, двинули! — сказал Потехин и первым выбрался из окопа. Сказал как-то обыденно, спокойно. Ускоряя шаг, с автоматом на изготовку, он шел какое-то время впереди, не оглядываясь, зная: за ним идут все. И вот комсорга уже догоняют, опережают цепочки отделений, взводов. Загремело над полем боя дружное «ура!», заговорили автоматы и пулеметы с обеих сторон…
На этот раз понадобился не громогласный боевой клич, а простая, каждодневная фраза. В тот момент она, видимо, больше всего соответствовала обстановке, настроению людей, выражала твердую уверенность в том, что противник будет смят. И враг не выдержал, побежал.
У Потехина было узкое иконописное лицо и бархатные, немного выпуклые глаза. Иногда мне казалось, что лицом Иван в чем-то похож на библейского проповедника. Но тут же я отбрасывал мифологический образ, ибо вся сущность Потехина противоречила благообразию.
Атеисту Ивану ничто человеческое, земное, не было чуждо. Едкий пересмешник в кругу близких друзей, он любил шутливо повторять известное речение великого жизнелюбца Кола Брюньона: «Зачем мне семь тощих Добродетелей? Лучше один пухленький грешок». Так, кажется, сказано в шедевре Ромена Роллана…
Меня восхищало умение Потехина общаться с людьми, ненавязчиво вступать с ними в контакт, естественно и непринуждённо включаться в разговор. Он избегал поучающих бесед, высокопарных фраз, нудных наставлений.
Однажды я пришел в батальон вскоре после того, как полк отбил яростную атаку немцев. Спрашиваю Ивана, что тут было. Он ответил в своей излюбленной манере:
— И бысть сеча зла, и труск от копий ломления, и звук от сечения мечного…
Учивший историю Древней Руси, питавший пристрастие к ее сказаниям, он на этот раз процитировал какую-то летопись.
Мы пошли с ним по траншеям. Бой затих, лишь изредка раздавались одиночные выстрелы с той и другой стороны. При деле были только наши наблюдатели, остальные отдыхали.
Идущий впереди Потехин остановился, дал знак рукой: тише, мол. За изломом траншеи, в невидной нам стрелковой ячейке, шел негромкий разговор:
— Молодой еще: моих лет. А мамаша, наверно, ждет.
— Тебе вроде жалко его, — отозвался хрипловатый голос.
— Да нет. Не я бы его — он бы меня.
— То-то и оно! Он бы, холера рыжая, не пожалился… Хорошо, что ты успел его прихлопнуть.
Помолчали. Потом тот хриплый голос продолжал:
— Если по-людски, то, конечно, в убийстве мало радости. Как-никак человек… Но кто их просил, чего они к нам поперли? Не мы виноватые. Не лезь, гад, на рожон. Пуля тебе и штык! По-нашему, по русскому.
Иван Потехин поднял на меня свои бархатные умные глаза:
— Слышал? Если перевести на потребный для газеты язык, то это прозвучит так: «Кто с мечом к нам пришел, от меча и погибнет!» Пойдем-ка к ним.
Мы обогнули угол траншеи. На дне ячейки сидели двое — молодой розовощекий боец с автоматом и пожилой, с резкими морщинами на обветренном, утомленном лице. На коленях у него покоился ручной пулемет. Оба, завидя нас, хотели встать, но Потехин сказал:
— Сидите, товарищи. О чем беседа?
— Да вот, — кивнул на бруствер пожилой, — укокошил Борька первого фрица и жалостью изнывает.
— Ну, знаете! — встрепенулся паренек. — Разве я жалею? Они у меня старшего брата убили. Я просто так сказал…
— Это хорошо, что просто так, — наставительно заметил пожилой боец. — Значит, сердце у тебя не окаменело. Значит, ты человек, а не зверюга, как они, фашистские выродки.
На глинистом бруствере, усеянном пустыми гильзами, лежал плашмя, свесив руки в окоп, убитый немец. Каска сдвинулась, из-под нее виднелась короткая стрижка рыжих волос. Немец был ядреный, сильный, молодой.
— Теперь таких вояк у Гитлера маловато, проговорил пожилой. — А в сорок первом шли на нас сплошь такие битюги… Израсходовались немцы.
— Потому и драпать начали, — подхватил молодой солдат.
— Не скажи! — возразил пожилой. — Силен еще немец. Воевать он дока. Этого не отнимешь.
— А в чем наша сила? — спросил Потехин. — Почему мы начали одолевать врага?