И листок, на котором пишу, тоже был в сумке…
Вышли справку о награде. У Ананьина возьми мои фронтовые фотоснимки».
Я выслал. Через две недели полевая почта вернула мое письмо. К нему был приклеен маленький кусочек бумаги с припиской: «По случаю смерти т. Потехина И. М. возвращаю вам пакет за №0245 3.XI.44 г.».
Из писем.
6 декабря.
Милая! Посылаю вырезку из нашей газеты с моими стихами. Это подарок к твоему дню рождения.
Песня о встрече
Сколько песен спето о разлуке
Не пора ль о встрече вспомянуть…
Я приду к тебе, возьму за руки
В голубые очи загляну
От души скажу тебе: спасибо,
Что умела ты солдата ждать
Если б не любовь твоя, не ты бы,
Мне труднее было б воевать
Хорошо, что сердцем ты упряма,
Тосковала, думала, ждала…
Говорят поэты, этим самым
Ты меня от гибели спасла!
16 декабря.
Вчера один из моих друзей поехал в отпуск в Киев к жене. Как мы ему завидовали! Один попросил Жору Шевченко передать его жене привет, другой велел: «Скажи своей Аллочке, чтобы она не вела себя так, как моя жена» (супруга сего мужа ему не пишет).
Потом кто-то предложил послать Алле Шевченко подарки. Каждый начал рыться в чемодане. Один завернул в бумагу кусок туалетного мыла и надписал: от такого-то. Второй положил в общую кучу коробку пудры, оказавшуюся в чемодане, третий добавил кипку хорошей трофейной бумаги с запиской: «Надеюсь, что этой бумаги хватит вам на письма мужу до окончания войны».
Я перерыл у себя все, но ничего подходящего не нашел. Решил тогда отправить стихи: ту «Песню о встрече», напечатанную недавно и тебе уже высланную.
Песня
Песня… Она сопровождала нас всюду — звала на бой, скрашивала редкие часы фронтового досуга, отражала наше настроение.
Война внесла свои коррективы в песенный репертуар бойцов. Некоторые очень популярные до войны песни на фронте не пелись. Они сыграли свою роль, воспитав высокий патриотизм у нашего молодого довоенного поколения, а теперь были просто неуместны.
Расчет на то, что «и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом», увы, не оправдался. Фашистский сапог топтал земли Украины и Белоруссии, Прибалтики и Кубани. Враг добрался до Волги и Дона, зажал в блокадном кольце Ленинград.
И на смену тем легковесным песням пришли другие. Как набат гремела на дорогах войны песня-гимн, песня-зов:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна —
«Идет война народная,
Священная война!
Возродились, обрели вновь широкое признание «Варяг», «Каховка», «По долинам и по взгорьям», «Орленок». Зазвучали новые — «Огонек», «Синий платочек», «На позицию девушка провожала бойца», «Смуглянка».
Еще на Дону, в сорок втором, к нам в роту прибыл в госпиталя сержант. С гармошкой и новой песней.
Поздним вечером наш взвод вернулся из боевого охранения, сдав посты сменщикам. Промокшие под нудным осенним дождем, уставшие до чертиков, мы ввалились в свою землянку под двумя накатами. Здесь было по-домашнему тепло и уютно. Жарко попыхивала «буржуйка», оборудованная окопным умельцем из ребристой железной бочки. Старшина подбрасывал в нее короткие поленца, а на печке подогревался в котелках ужин.
— Вот пополнение прибыло, — кивнул старшина на незнакомого сержанта, сидевшего на нарах. — С оркестром. Теперь мы заживем!
Рядом с новичком мы увидели гармошку в брезентовом чехле. Сержант встал, назвал свою фамилию. Никак, увы, не могу ее вспомнить: Алешин, Алексеев, Алексашин? В зимнее наступление он снова был ранен и к нам уже не возвратился.
Мы обсушивались у «буржуйки», хлебали из котелков пшенный суп с тушенкой. Выждав, когда все управились с ужином, старшина сказал:
— Ну, сержант, расчехляй свою гармонь.
Тот пересел поближе к печке на чурбан, потрогал тонкими пальцами белые кнопки клавиатуры. И полилась незнакомая мелодия. Баянист, пристукивая ногой, запел глуховатым баритоном:
Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза…