Я не выдержал и сделал несколько выстрелов «по воробьям» — вражеским пехотинцам. Ружье — непривычно громоздкое, отдача от выстрела — сильная. Стал перезаряжать. В это время из-за дома высунулся бронетранспортер. Слева дуплетом прозвучали выстрелы пэтээровцев. Машина задымила, а в моем ружье перекосило патрон.
— Я же говорил, не стрелять «по воробьям», — надо мной стоял Кондратенко и улыбался. — Пусти-ка.
Он лег к ружью, но стрелять ему не пришлось. Где-то впереди и правее нас, сначала вразнобой, потом дружнее, покатилось эхом многоголосое «ура».
— Наши пошли. Контратакуют немцев с фланга, — сказал Кондратенко. — Один бронетранспортер мы все-таки подбили. Полыхает…
Два дня спустя на смену нашим батальонам прибыли свежие подразделения. Ночью мы уходили по тому же шаткому, еще более расхлестанному мостику на левый берег. Роты возвращались наполовину поредевшими.
Окоп
После Коротояка наш батальон вывели в тылы дивизии, пополнили новобранцами. Но передышка продолжалась недолго.
В первых числах сентября, поздним вечером, комбат капитан Юдин поднял роты по тревоге. Батальон совершил ночной марш в район станции Давыдовка. Предстояло вновь переправиться через Дон у села Сторожевое.
Судя по тому, как спешно, почти без остановок, шли мы к Сторожевскому плацдарму, дела там обстояли неважно. Это подтвердил и мимолетный диалог между старшим лейтенантом Ходаком и лейтенантом Булыгиным, которые шагали впереди меня в голове ротной колонны.
— Похоже, нас ждет новый Коротояк? — спросил Булыгин.
— Может, и похлеще, — ответил приглушенно ротный. — Юдин сказал, что в Сторожевое перебрасывают не только наш батальон. Взъярились немцы: плацдарм этот им — как кость в горле…
К Дону подошли, когда на восточном обводе неба забрезжил рассвет. Рядом с подорванным или разбомбленным мостом пристроилась понтонная переправа. С ходу проскочили по ней на правый берег, к темнеющему на фоне посеревшего неба лесу. И даже удивились: ни выстрела, ни разрыва снаряда! Только впереди, где-то за черной стеной леса, время от времени вспыхивали немые сполохи осветительных ракет.
Офицер, поджидавший нас у переправы, вывел батальон в глубину лесного массива. Остановились у кромки заросшего кустарником оврага.
— Отдыхать!
Измотанные ночным маршем, истомленные тревожным ожиданием боя, мы повалились на мягкую, отсыревшую подстилку многолетнего наслоения опавшей листвы. Глаза слипались, и я тут же стал засыпать, вдыхая прелый, грибной настой лесного воздуха.
Бывает такое состояние после нервного напряжения: вроде и спишь ты и не спишь. Смутно проплывают перед тобой какие-то видения, исчезают и вновь наплывают. Слышатся то явственно, то отдаленно-невнятно какие-то звуки. И гадаешь: грезится это во сне или происходит наяву?
Наверно, все-таки снится, что слышу, как негромко кто-то переговаривается… Ага, да это басок с хрипотцой Ивана Чазова! А это Цирен Буянтуев ему отвечает мягким, почти женским голосом. О чем они?
И осознаю, что проснулся, открываю глаза. Чазов приподнялся со своей лежки, оперся на локоть:
— Во даёт! Во разливается!
— Кто это? Коноплянка? — Буянтуев сел.
— Не…
— Пинь-пинь-таррарах! — тоненько и звонко попискивало и поскрипывало в кустах за оврагом.
— Чуешь? — Чазов мотнул головой, сощурил белесые глаза. — Синица…
Словно передразнивая синицу, весело подхватил ее пение зяблик:
— Фиу-тю-тю-у… Фиу-тю-тю…
— Пинь-пинь, — твердила синичка.
И пошло, пошло! Лес наполнился звонкой перекличкой пернатых обитателей. Подключились щеглы со своим воркующим журчанием. Задористо, с переливами, посвистывали чижи. Совсем близко откликнулся верещанием дрозд.
Над лесом занималось раннее утро. Солнца за густым частоколом деревьев еще не было видно, но оно уже зажгло розоватым пламенем куполоподобные верхушки кленов и ясеней, заиграло зеркальными бликами в верхнем ярусе густой листвы молодых, стройных дубов. На кустах орешника и жимолости засеребрились росинки.
— Благодать-то какая! — вырвалось у Чазова.
— Может, мы не туда попали? Заблудились? — успел шутливо заметить Павел Зябликов.
И тут вся эта призрачная, нежданно подаренная нам благодать вдруг раскололась вдребезги, оглушив дачное спокойствие дубравы треском, визгом, грохотом: начался артобстрел.
Мы кубарем скатывались в овраг. Снаряды рвались густо, осколки подсекали ветки деревьев, тянуло тротиловым перегаром. Высоко над лесом проплыла «рама» — фашистский самолет-разведчик.
Артналет оборвался так же внезапно, как и начался. Несколько снарядов угодило в овраг. Убило четырех бойцов и сержанта. Санитары перевязывали раненых.