Я долго смотрел на игру света и воды и вдруг почувствовал, как в груди у меня что-то теснит. На миг представилось, что это поднимается из глубины реки кровь наших солдат, пролитая здесь, на Днепре, в сорок третьем… Ведь и нашу землю, и наши реки пропитали мы своей кровушкой. Сколько их было, больших и малых, на нашем ратном пути! И каждая запала в память чем-то своим.
Реки что люди. У каждой свой норов, свое обличье. Волга у Сталинграда богатырски величава и просторна, как русская душа. Дон в верховьях действительно тих, неширок и несуетлив. Северский Донец под Белгородом одет в панцирь льда, и на нем пятна людской крови. Скромен по-домашнему уютный Псел, кудряв нависшими над ним ивами. Могуч и грозен Днепр. Таинственно грустна и загадочна у Сандомира Висла. Одер севернее Бреслау — неприветливый и чуждый. Мутная вода пучится, закручивает ледяное крошево, царапает борта лодки.
Сколько их, рек и речек, перешагнул наш солдат, разных и непохожих друг на друга! Одолевал на утлых лодчонках, на шатких плотах. Приходилось перебираться через них на подручных средствах, а то просто вплавь. И называли их тогда не реками, а водными рубежами… И не переплывали их, а форсировали.
Из дневника
9 февраля. Полки дивизии, сосредоточенные на плацдарме на западном берегу Одера, прорвали оборону немцев и в тот же день овладели г. Пархвиц. Назавтра взяли Лигниц. Большой гарнизон вражеских войск в Бреслау был отрезан с запада и окружен соединениями нашей 6-й армии. Дивизия вышла к южному предместью города-крепости и завязала уличные бои. Началась почти трехмесячная осада Бреслау.
Это был последний рубеж на славном боевом пути дивизии.
Из писем
28 февраля.
Наконец-то мы в Германии! Впервые не больно видеть следы опустошительной войны. Они дождались — и по их земле хлещет огонь…
Из Германии пишу тебе третье письмо. Воевать здесь отраднее, чем на родной земле, хотя гибнут, гибнут наши ребята. Немцы мечутся — пусть и они выпьют горькую чашу до дна!..
Комбат Беглов
В каждом нашем полку были свои герои-любимцы и кумиры, чьи имена произносились с гордостью. В 959-м стрелковом таким был командир батальона капитан Валентин Алексеевич Беглов. Он прибыл в дивизию двадцатилетним лейтенантом и в первых же боях заявил о себе как храбрый и талантливый командир.
Слава рязанца Валентина Беглова взошла на Курской дуге, крепла и утверждалась в боях на Днепре, Правобережной Украине, на Сандомирском плацдарме. Его батальон первым ворвался в Лигниц, а затем — в Бреслау.
За полтора года четыре ордена украсили грудь комбата — Красной Звезды, Отечественной войны 1-й степени, Александра Невского и Красного Знамени. Только последнюю награду — самую высокую — не довелось вручить Беглову: ордена Ленина и Золотой Звезды Героя Советского Союза он был удостоен посмертно.
Солдаты называли Беглова «наш Чапай». И впрямь в нем было что-то от Чапая — залихватское, отчаянное, притягательное. Появление комбата в боевых порядках в критические минуты действовало на его подчиненных, как порука победы.
— Ребята! Комбат с нами! — проносилась молнией весть по окопам, и бегловцами овладевало одно стремление — победить!
Старшие командиры поругивали Беглова: «Руководи боем, не суйся в боевые порядки!» Комбат оправдывался:
— Я и руковожу, как могу. Издали не умею.
Что поделаешь: не мог и не умел. Потому часто ходил с перебинтованной головой или рукой, а то и прихрамывая, опираясь на самодельный костыль.
В Лигнице его опять зацепило, на этот раз в плечо и не очень шибко. Фельдшер перевязала и сказала:
— В медсанбате напомните, чтобы сделали противостолбнячный укол.
— Какой санбат? — вскипел Беглов. — Бросить батальон в такой момент!
— Товарищ капитан, нельзя шутить с этими вещами.
— Мне не до шуток. Лучше присмотрите за тяжелыми, а я — туда.
И пошел в роту, застрявшую на перекрестке улиц.
Она находилась в угловом доме.
По окнам хлещет немецкий пулемет. Лейтенант, командир роты, докладывает:
— Не дает ходу. Всю улицу насквозь держит под прицелом.
Комбат не упрекает, не журит ротного. Спрашивает:
— Где пулемет?
— В доме, что наискосок за площадью. Пристроился где-то на чердаке или в окне верхнего этажа.
— Идем-ка!
Они поднимаются на третий этаж. Кухня, обложенная голубым кафелем. Беглов табуреткой вышибает раму. Прислонясь к оконному косяку, наблюдает.
— Четвертый этаж, второе окно справа. Где приданный вам «максим»?