Поговорив с командирами рот Урядовым и Казимировым, записав имена отличившихся, возвращаюсь на КП. Пора в обратный пуск
— Проводить? — предлагает комсорг Ефимов.
— Не надо, сам доберусь.
Иду обратно вроде бы знакомой дорогой — из подвала в подвал, через проломы в степах, по траншеям, пересекающим улицы. Скоро должен быть лаз. Но что-то долго его нет. Не заплутался ли в этом подземном лабиринте? Натыкаюсь на глухие стены, ищу выходы. Наконец, убеждаюсь: заблудился!
Впереди косо падает сноп света. Подхожу ближе. Выход из подвала. Сверху доносится нечастая стрельба. Присел у выхода на перевернутый бочонок. Что делать? Снова в лабиринт? Нет, надо узнать, что там, наверху.
По заваленной кирпичами и щебенкой лестнице, осторожно ступая, выхожу наружу. Просторный внутренний двор. На той стороне бежевый пятиэтажный дом с осевшей черепичной крышей. Из закопченных окон верхнего этажа сочится дым. Дом не пустой, там стреляют. Наши или немцы?
В проеме полого, без рамы и стекол, окна мелькнула фигура человека. Успел заметить: в стеганой фуфайке, каска округлая. Похоже, что наши. Чуть погодя оттуда доносятся голоса:
— Смольянов, как у тебя?
— Все так же.
Конечно, наши! Перебегаю двор к открытой двери. На первых ступеньках короткой предэтажной лесенки меня останавливает резкий окрик:
— Стой! Куда прешь?
И тут же — извинительно:
— Держитесь ближе к стене, в подвале фрицы.
Прижимаясь спиной к шершавой стене, выхожу на площадку, где стоит группа бойцов. Среди них тот, кто окрикнул — массивный, широкогрудый. Представляется:
— Старший сержант Смольянов… Командир роты — на втором этаже.
Лейтенант Малехин находился в центральной комнате — гостиной. Устало откинулся на мягкую спинку кресла. Воспаленные от недосыпания глаз, осунувшееся темное лицо. Не поймешь: смуглое от рождения или от копоти и дыма? Вводит меня в обстановку.
Два часа назад рота штурмом овладела домом. В подвале засела группа немцев. Они до половины забаррикадировали выход всяким хламом — ящиками, бочками, остатками разбитой мебели. Отделение Смольянова блокирует подвал. Верхние этажи горят, роты рассредоточены на трех.
— Отбили две атаки. С минуты на минуту ждем третью, — многозначительно заключает Малехин и смотрит воспаленными глазами на меня откровенно испытующе: уйду или останусь?
Про себя отмечаю невысказанный, прозрачный намек. Один человек, да еще вооруженный пистолетом, ему не подмога. Просто решил проверить, что у нас, газетчиков, за душой. Уйти — значит попросту сбежать. Нет, Малехин, не дам я тебе повода поязвить при случае по адресу братьев журналистов.
— Побуду с нами. — говорю ему. — Не возражаете?
— Дело ваше. Тогда спуститесь к Смольянову. Может, что-нибудь ему присоветуете.
Отделение Смольянова бросало в проход подвала гранаты, но они, очевидно, не долетали, не причиняли немцам вреда. Гитлеровцы продолжали снизу периодически строчить из автоматов.
— А что, если завалить проход совсем? — размышляет вслух старший сержант. — Спокойнее будет. Пусть они там сидят, пока что-нибудь не придумаем. — Давай, ребята, закупорим их!
Притащили из комнат матрацы, перины, подушки, стали бросать их в проход, пропихивая глубже длинной палкой. Немцы в подвале встревожились, начали стрелять по перинам и подушкам. Из них выпархивали тучи пера.
Потом подвал сотряс оглушающий взрыв, и все смолкло.
— Не пойму, что у них произошло, — пожал борцовскими плечами Смольянов. — Подорвали сами себя что ли?
— Может, расчистить проход?
— Попробуем.
Солдаты стали раскидывать перины, матрацы, другую рухлядь. Из подвала не стреляли. Вскочив туда, Смольянов позвал меня. На бетонном полу вповалку лежали мертвые гитлеровцы.
— Покончили с собой?
— Смотрите сюда, — и старший сержант показал рукой на глубокую выбоину в стене, у самой двери подвала. Она еще дымилась.
— Рванул фаустпатрон, — сказал Смольянов. — Хотели пробить заваленный проход, да просчитались.
А наверху начался грохот, сотрясающий здание. Смольянов с отделением поспешил на второй этаж. Немцы, готовя новый штурм, опять пустили в ход фаустпатроны: стреляли по верхним этажам, нижний не трогали, опасаясь задеть своих в подвале.
Вылетали межоконные простенки, со стен и потолка обваливалась штукатурка. Пыль, свист, треск. На пятом и четвертом этажах горели деревянные перегородки, потолки и полы. Огонь начал проникать на второй этаж, и здесь стало жарко.
Отряхивая с плеч густо оседавшую белую пыль, вытирая пот с разгоряченных лиц, бойцы отбивали третью атаку противника. На этот раз ему удалось частью сил преодолеть улицу, залечь в канаве. Вражеские гранаты стали залетать в окна…