Таким образом, Кирилл поселился у Аристарха Павловича, тот, такой же одинокий, когда-то мечтавший о сыновьях, но имеющий дочерей, тихо этому радовался. В первый же день после обязательного «домашнего» ужина Аристарх Павлович достал припасенную бутылочку коньяку — грузинского, пятизвездочного, старого разлива, подпер дверь в квартиру Ерашовых каминной кочережкой, и они очень уютно устроились у огня, зажженного для красоты и удовольствия. Сидели, попивали вкусный коньяк из ерашовских бокалов черного стекла и вели мужской разговор.
«Тебе жениться надо, — написал Аристарх Павлович. — Не то попадешь в глухое место — сопьешься. А в людное, так по девкам затаскаешься».
— У меня задача — за эти два месяца найти невесту и жениться, — признался Кирилл. — Спиться не сопьюсь, у меня чувство меры… А вот к женатым офицерам совершенно иное отношение у командиров… Кстати, а почему бы тебе не жениться, Палыч?
«Хотел жениться, да инсульт помешал. Кому я нужен, немой?»
— А некоторым женщинам это нравится! — с видом знатока заверил Кирилл. — В молчаливом мужчине чувствуется ум и сила.
Аристарх Павлович принес альбом, достал две фотографии и подал Кириллу.
— Дочки твои? — догадался тот, с любопытством оценивая девушек. — Вот эта мне определенно нравится. Как зовут?
«Ира. Она замужем», — написал Аристарх Павлович.
— Жалко… А то бы породнились, а? — засмеялся Кирилл. — Я бы тебя не Палыч звал, а папа!
Вторая, Наталья, по разумению Аристарха Павловича, была красивее, на два года моложе и к тому же незамужняя, но почему-то Кирилл не обратил на нее внимания. И все вертел в руках фотографию Ирины. «Дурочка, выскочила рано, — подумал про нее Аристарх Павлович. — Вот был бы тебе жених… Знать бы, из дому бы не отпустил».
Обе дочки Аристарха Павловича — сначала старшая, а потом и младшая — уехали в Москву, окончили училище маляров и стали носить странное, напоминающее отцу тюремный жаргон, имя — лимитчицы. Ирина вышла замуж, быстро освоилась в Москве и получила квартиру, а Наташа жила там уже четвертый год и все скучала по дому. Потому, наверное, и наведывалась чаще. Без письма, без телеграммы вдруг объявится на пороге:
— Здравствуй, папуля! Вот тебе гостинцы от меня, вот от Иры — любуйся. А я посплю. Посплю и поеду. Мне завтра на работу…
Проспит день в родном доме, а вечером на электричку — и как будто во сне приснилась…
Аристарх Павлович с Кириллом под мужской разговорчик незаметно приговорили бутылочку, повеселели, расслабились — захорошело!
— Давай, Палыч, споем нашу строевую? — неожиданно предложил Кирилл. — Я запевала! Ты подтягивай про себя. Ну? — И запел. — Во кузнице молодые кузнецы, во кузнице молодые кузнецы! Они куют, они куют — приговаривают. Они куют — приговаривают!..
Аристарх Павлович обрадовался, что строевая песня — совсем не военная, и стал подтягивать про себя. Кирилл же разошелся, сидя приплясывал, прихлопывал, дирижировал; в нем словно что-то прорвалось, открылось и выплеснулась наружу веселая, бесшабашная удаль. Заражаясь ею, Аристарх Павлович забыл, что за стеной давно уже спят бабушка Полина со своей приживалкой. Они допели «строевую», и Кирилл, не прерываясь, вдруг затянул казачью, знакомую, много раз петую Аристархом Павловичем.
— По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой!
И не ведая того, не осознавая, что с ним происходит, Аристарх Павлович подхватил в полный голос:
— А дева там плачет, а дева там плачет, а дева там плачет над быстрой водой!
А спохватились они оба, когда допели песню, — заржали, как лошади, обнялись, потузили друг друга, поревели медвежьим ревом от восторга. Развязался язык!
— Солист! — орал Кирилл. — Шаляпин! А говоришь — немой!
— Тиимать! — восхищался Аристарх Павлович, но больше ничего не мог сказать — простую речь заклинило. Однако петь-то он мог! И собравшись с духом, он запел, как в опере:
— Еще бутылочку достану! И выпьем за язык!
Кирилл от смеха и восхищения повалился на пол. Смеялись до боли в скулах, до колик в животах; держали ладонями щеки, зажимали себе рты и снова взрывались хохотом, вытирали слезы. Аристарх Павлович выставил коньяк, с трудом плеснул в бокалы. Они выпили и прыснули оба, тыча друг в друга пальцами.
— Салют дадим! Дадим салют! — пропел Аристарх Павлович и, сунувшись под диван, достал кольт. — Видал, какая пушка?
У Кирилла и вовсе глаза полезли на лоб.
— Палыч?! Ну, Палыч!.. Во игрушка! Да ты и вооружен! Дай посмотреть! Во сила! Какого калибра? Мизинец лезет!
Он был еще совсем мальчишка: вертел кольт в руках, обласкивал, чуть не целовал. Аристарх Павлович отнял у него игрушку, всадил обойму и махнул рукой — пошли!
На улице они обнялись, как два алкоголика, и запели, направляясь за озеро в лес.
— Степь да степь кругом, путь далек лежит! В той степи глухой замерзал ямщик!
Кирилл слова этой песни знал плохо, но две последние строчки сразу запоминал, подтягивал, и получалось хорошо. Очень хорошо! Голоса подходили по тембру, сливались, и в вечернем темном лесу, под сводами крон, песня звучала, как в театре. А за озером, в сосновом бору, Аристарх Павлович выхватил кольт и дважды пальнул в небо.
— Салют! — пел он, словно колокол, а Кирилл трепал его за руку:
— Дай мне! Дай я!..
Аристарх Павлович вложил в его руку пистолет и, придерживая ее, направил в небо.
— Я сам! Я сам! — вырвался Кирилл. — Я же — офицер, тиимать!
И тоже два раза выстрелил. После чего Аристарх Павлович забрал кольт, поставил на предохранитель и спрятал в карман.
— Патронов мало! — пропел он. — Шесть штук осталось.
— Да я найду к нему патронов! — пытался выклянчить Кирилл. — Дай еще! Хоть разок!
Аристарх Павлович по-скупердяйски выщелкнул патроны из магазина и оставил только один. Младший Ерашов, смакуя выстрел, аж постанывал от удовольствия. Грохотало здорово, наверняка в городе слышно, поэтому Аристарх Павлович запел уже серьезно:
— Теперь бежим, не то милиция приедет.
И они побежали. И дурачились по дороге: Кирилл изображал жеребенка, а Аристарх Павлович — немого хозяина.
— Ага, тиимать! — кричал он.
— Тиимать! — откликался «жеребенок», и оба ржали.
Оказывается, впопыхах и в восторге они забыли запереть входную дверь. Входили на цыпочках, вспомнив о соседях, да было поздно: у потухшего камина сидела Надежда Александровна. Она встретила мужчин презрительным молчанием и так же молча проследовала к себе, притворив дверь. Кирилл, по-школьному балуясь, передразнил ее походку и шмякнулся в кресло.
— Можно погулять русским офицерам? Законно погулять, находясь в отпуске?
Он был пьян и, как говорят алкоголики, сломался: руки не слушались, голова падала, хотя Кирилл старался держать ее прямо. Аристарх Павлович почувствовал свою вину, и грядущая завтрашняя выволочка от бабушки Полины в один миг смахнула молодецкую веселость и ухарство.
— Спать, Кирилл! — в приказном порядке запел он. — Ложись-ка на диван!
И почти волоком перетащил Кирилла в постель, раздел, укрыл и выключил свет. Сам же сел в кресло и радовался теперь тихо, под легкое свечение углей, исходящее из камина. «Ну и пусть, — думал он. — Пусть нам завтра влетит за гулянку. Было хорошо… Было так хорошо! И ему было хорошо, может, и к дому привыкнет. А к дому привыкнет — человек уже будет надежный. Глядишь, и я с ним оживу. Раньше говорил — теперь запел! Ну и буду петь. Буду петь…»
Наутро Кирилл проснулся, полежал, припоминая вчерашний шальной вечер, и тихо позвал:
— Палыч? А Палыч?
— Ага! — откликнулся тот.
— Здорово мы вчера погусарили? Со стрельбой… Или мне приснилась стрельба?
— Ага!
— Нет, ну правда? Салют давали?
— Ага! Тиимать…
Кирилл помолчал, повозился и сел на постели.
— Жениться надо… Действительно, забросят в глухомань — сопьюсь. И даже без глухомани могу… — и тут же поправился: — Нет, Палыч, я ведь редко выпиваю, от случая к случаю. Но чувствую, могу спиться.
— Ага, — поддержал Аристарх Павлович.
— Сегодня же пойду искать невесту, — серьезно сказал младший Ерашов. — Мы с парнями договорились… Через пару месяцев устроить совместную свадьбу. Ну, кто себе подруг найдет… А кто не найдет — с того штраф в пользу женихов… Все! — Он вскочил и стал делать энергичные упражнения. — Пьянки побоку, Палыч! Женимся! И ты тоже! За компанию, а?