- Не гони лошадей, - посоветовал Род. - Но, пожалуйста, гони меня! Я должен помочь в борьбе с вашей подопытной группой - и я в некотором роде хотел бы забрать с собой и жену.
- Как тебе, воистину, и следует, - улыбнулся Гален. - На самом деле, здесь есть еще одна особа, которую ты должен проводить из этой Темной Башни.
- Агата? Да, я хочу забрать и ее - но не по тем же причинам. Ты случайно не знаешь, где они?
- Идем, - повернулся Гален, - твоя жена по соседству.
Род на миг уставился ему вслед, удивленный резкостью старика; а затем пожал плечами и последовал за ним, а Векс последовал за Родом.
Кудесник, казалось, почти проплыл к концу просторного помещения. Они прошли через каштановые занавеси в намного меньшее помещение - с потолком всего в пятнадцать футов высотой. Стены украшали бархатные занавеси, на этот раз кобальтово-синие, и один огромный гобелен. Под мог похвастаться восточным ковром. По углам располагались большие резные кресла. Между креслами стояли римские ложа, застеленные бургундским ворсом. В центре помещения перед приличных размеров очагом стоял круглый черный стол. На столе лежали шесть огромных раскрытых томов в переплетах из телячьей кожи.
Род, однако, не заметил всего этого великолепия; по крайней мере, великолепия меблировки. Другое дело, великолепие его жены.
Однако ее пламенно-рыжие волосы неплохо сочетались с кобальтово-синими занавесями. Она стояла у стола, склонившись над одной из книг.
Когда они вошли, она подняла голову. Ее лицо вспыхнуло, как заря.
- Милорд! - воскликнула она и очутилась у него в объятиях, чуть не сбив его с ног, извивающаяся и очень даже живая, приникшая своими губами к его.
Вечность спустя - может быть, полминуты? в любом случае, чересчур уж рано - резкий голос проскрежетал:
- Пощади меня, дитя! Пожалей бедную старую ведьму, никогда не бывавшую и на десятую долю столь счастливой, как ты!
Гвен высвободилась и стремительно повернулась.
- Прости, Агата, - взмолилась она, прижимаясь спиной к мужу и сцепляя его руки у себя вокруг талии. - Я не подумала...
- Да, ты не подумала, - подтвердила старая ведьма с гримасой, носившей некоторое слабое сходство с улыбкой. - Но таков уж обычай юных, и это надо прощать.
- Старая карга! - нахмурился на нее Гален с достоинством своего полного роста. - Неужели ты откажешь этой паре в ее законном праве на радость только потому, что ты той радости никогда не знала? Ужель молоко любви настолько свернулось в твоей груди, что ты более не можешь вынести...
- Законном праве! - сплюнула, вспыхнув яростью, ведьма. - И ты смеешь говорить о "законном праве", ты, отказавший мне в нем...
- Я уже слышал твои кошачьи вопли. - Лицо Галена превратилось в камень. - Не скреби мне опять по ушам своей песней; ибо я скажу тебе теперь так же, как говорил давным-давно, что я попросту ничего тебе не должен. Человек не собственность, его нельзя дать или взять, словно истертую неполноценную монету. Я принадлежу только самому себе; я никогда не был предназначен для какой-либо женщины, и меньше всего тебе!
- И все же, на самом деле, был! - взвыла Агата. - Ты был предопределен мне еще до твоего или моего рождения и, да, еще до того, как образовался мир в замысле самого Господа Бога. Ты был предназначен мне столь же верно, как ночи был дан день; ибо ты, так же как и я, колдовской крови и одного со мной возраста! Твои несчастья и радости - мои...
- За исключением одной! - проскрежетал кудесник.
- Без всяких исключений! Все твои страсти, желания и грехи до одного одинаковы с моими, хоть и сокрыты в глубине твоего сердца!
Гален резко вскинул голову и отступил.
Глаза Агаты вспыхнули радостью. Она двинулась вперед, наращивая новоприобретенное преимущество.
- Да, твое истинное "я", Гален, то, что ты надежно запрятал в самой глубине своего сердца, подобно моему! Все те страсти и слабости тела, которые я когда-либо проявляла на людях, ты переживал наедине с собой, не слабее, чем я! Так ты на шестьдесят лет спрятал свой тайный позор! У тебя не хватает честности признать свои потаенные, сокрытые грехи-желания! Ты слишком большой трус...
- Трус? - Гален, казалось, почти успокоился, расслабился. - Нет, эту песню я уже слышал. Ты стареешь, Агата. В более молодые годы ты не скатилась бы к старому спору.
- Не скачусь и теперь, - пообещала ведьма, - ибо теперь я называю тебя трусом, как испытывающего новый и самый недостойный мужчин страх! Ты, кричащий о невнимании ко всему миру за стенами твоей Темной Башни, ты, презирающий всех людей, страшишься их мнения! Ты хотел бы, чтобы они считали тебя святым!
Лицо Галена сжалось, а глаза расширились, запылав гневом.
- Святой! - рассмеялась Агата, ткнув в него пальцем. - Святой с горячей и волнующейся кровью! Святой, у которого столько же человеческих недостатков, сколь и у меня, и на ком лежит великая вина. Большая! Да, большая, так как в своем ложном самомнении ты лишил меня моего собственного истинного места подле тебя! Ибо ты мой по праву, старый Гален; тебе было предопределено Богом стать моим мужем задолго до того, как твоя мать поймала взгляд твоего отца! По всем правилам ты должен был стать моим; но ты сторонился меня из трусости и самомнения!
Гален с миг наблюдал за ней затененными глазами; затем расправил плечи и набрал в грудь воздуха.
- Я получаю лишь то проклятье, какое заслужил. Агата на миг уставилась на него, раздвинув губы.
- Ты признаешься в этом!
А затем, миг спустя, припечатала его кислой улыбкой.
- Нет. Он всего лишь хочет сказать, что шесть раз спасал мне жизнь и потому он сам виноват, что я живу и кляну его.
Она гордо подняла голову, пылая взором.
- И в том видна его слабость; он не может не спасать нас, ведьм. Такова его природа, того, кто утверждает, будто его нисколько не волнует судьба любой живой ведьмы или пахаря. И все же он наш опекун и спаситель, для всех нас, ведьм; ведь если погибнет одна из нас, когда он мог предотвратить это, то его протестующая совесть продолбит слабую волю, что стремится заставить ее замолчать, и будет преследовать его ночью страшными снами. О, он способен стоять в стороне и смотреть, как умирает крестьянин или знатный, так как те с удовольствием сожгли бы его; но вот ведьма, которая его не сжигала, а делала бы ему только добро - если б у него хватило смелости или мужества попросить того - таких он не может не рассматривать как часть себе подобных и, следовательно, должен спасать нас, как спасал более сотни раз.