— Смотри, как отшельники живут!
Я долго пытаюсь угадать направление его руки, но безуспешно. Наконец в самом невероятном месте, где-нибудь в обрыве высоченной неприступной скалы замечаю убогую хижину, до которой, кажется, вообще невозможно добраться.
— То, что раньше было пустыней, — Катунакия, Каруля — теперь уже все туристы облазили, так что отцы бегут в горы. И многие там остаются, — поясняет Серафим, указывая на еще одну крошечную заброшенную келейку, приютившуюся на головокружительной высоте.
Тропинка сечется, разветвляется, так что нам то и дело приходится останавливаться и решать — куда идти дальше. Но вот я начинаю замечать, что мы как будто забираем вправо и потихоньку спускаемся к морю. Еще через десять минут я уже уверен, что мы сбились с дороги и Катунакия гораздо дальше — где-то там наверху, за дальней скалой. Я начинаю убеждать Серафима вернуться, но тот отговаривается, что куда уже Бог привел, туда и идем, не станем возвращаться назад. В конце концов смиряюсь и, немного расстроенный, плетусь за Серафимом без особого воодушевления, только потому, что надо же куда-то идти. Думаю с грустью, что не видать мне келлии старца Каллиника как своих ушей…
Наконец очередная ветка тропы приводит нас к облупленной старой калитке, за которой виднеется небольшой огородик с пожелтевшими кустами помидоров и огурцов и двухэтажная, довольно ухоженная келлия. Серафим вдруг вспоминает, что был здесь однажды.
О, да это келлия старца Ефрема — ученика Иосифа Исихаста!
Мы останавливаемся под окнами, и Серафим что-то кричит на греческом. Тишина. Серафим кричит снова. Результат тот же.
— Ладно, у них, может быть, тихий час. Не будем беспокоить…
Мы проходим дальше, спускаемся по бетонной лестнице и оказываемся в широком ущелье, внизу которого плещется синее море. Ущелье на первый взгляд кажется обжитым. Это ощущение создают многочисленные келлии, утопающие в зелени, но, присмотревшись внимательнее, понимаешь, что большинство корпусов давно и безнадежно заброшены. Наконец Серафим подходит к одной из калиток и кричит скороговоркой: «Ди эвхон тон агион патерон имон…» — «Молитвами святых отец наших…». Какое-то время спустя появляется пожилой неторопливый монах.
— Отец, куда это мы зашли? — спрашивает Серафим по-гречески.
— Катунакия, — отвечает монах буднично и просто.
Я моментально оживаю:
— Серафим, спроси у него, где здесь жил старец Каллиник Исихаст?
Серафим спрашивает. Старик высматривает что-то в зарослях, показывает на одну из келлий жилистой загорелой рукой и, попрощавшись, удаляется восвояси.
С трепетом приближаюсь к обычной на вид, довольно убогой келейке. Серафим опять кричит у калитки традиционное «Ди эвхон…», и вот к нам выходит добродушный сухонький старичок. Выслушав, в чем дело, он приглашает нас следовать за собой.
Вот то самое место, где подвизался много лет великий прославленный старец Каллиник Исихаст. Келлия носит имя преподобного Герасима, в его честь назван и храм, в котором служил когда-то старец. Так же зовут и единственного оставшегося монаха, который нас теперь принимает.
Все настолько просто, что даже трудно это связать с величием имени старца. Вот крохотный дворик, похожий скорее на палисадник в коммунальном дворе, покосившийся плетень, старая беленая мазанка, единственное отличие которой от обычной деревенской хатенки — это крыша из плит сланца. Во дворе млеет в тени целое кошачье семейство. К слову сказать, во многих изданиях и фильмах об Афоне с полной серьезностью говорится, что на Святой Горе живут особи исключительно мужского пола, причем это относят и к диким животным. Честно говоря, мне непонятна психологическая подоплека таких суждений. Ну с женщинами понятно — они могут послужить поводом для волнения монаха. Но «дикий» — животный и растительный — мир живет по своим, установленным Богом законам, и для чистого, я думаю, в этом мире все должно быть чисто[84]. Пример тому — кошачье семейство в келлии преподобного Герасима, где подвизался когда-то старец Каллиник Исихаст.
Заходим в убогую хатенку. Затертые половицы, крохотная комнатка — храм! Самодельный, выкрашенный масляной краской иконостас, бумажные иконки, на крючке ветхая епитрахиль, вместо Царских врат — пурпурная катапетасма с крестом… Что называется, не за что глазу зацепиться. Но в этой простоте — все!