Детство у меня было тяжелое, беспросветное, папа пил страшно, маму бил, а она, бедная, лямку тянула из последних сил. Нищета, голод… Что и говорить — хлебнули мы сполна… Ну не мы одни, конечно, время такое было… Вообще, моя семья чудом в живых осталась. Просто мы перед самой войной поехали в Ленинград, да там и застряли, а всех наших родственников, кто в Крыму остался, — всех до единого немцы расстреляли.
И вот, когда вернулись, соседка наша — хохлушка, баба Ганна слепая — высокая такая, прямая, — попросила, чтобы я время от времени водила ее в церковь. Ну, мне-то что: привела-увела, и все. Дело нехитрое.
А я не то что некрещеная была, а вообще, можно сказать, никакого отношения к вере не имела… причем ни к какой. Но поскольку нас — крымчаков — за веру иудейскую считали евреями, то и отношение у меня ко всем было настороженное, если не сказать враждебное. Вообще, я дикарка была, даже озлобленная, пожалуй, на всех: за жизнь убогую, за нищету, за беспросветность…
И вот как-то раз привела я бабу Ганну… а в центре храма после службы поставили такое специальное кресло, сидя в котором проповедовал, а потом давал прихожанам крест для целования святитель Лука.
Проповедь закончилась, я Ганну подвела, она к кресту приложилась, и вот владыка мне тоже крест дает, а я так, знаете, по-детски насупилась и не хочу целовать.
— Ты почему крест не целуешь? — спрашивает святитель.
А я еще больше заартачилась и молчу, только слышу — бабки шипят, ядовито так: "Да она, наверное, еврейка"…
Но святитель точно не слышит, спрашивает спокойно так, мирно:
— Как тебя зовут?
Я отвечаю:
— Анджело.
Владыка говорит:
— Ну-ка, наклонись ко мне ближе и громче скажи, по слогам.
— Ан-дже-ло.
— Окончание?
— Ло… Андже-ло.
И тут святитель как-то так торжественно, радостно даже, как будто что-то необыкновенное узнал, говорит:
— Так целуй же крест!!!
Ну, я и поцеловала.
А потом смотрю на владыку… А он такой необыкновенный, красивый, ну, знаете, величественный, с бородой седой… а тут еще и облачение архиерейское, митра, панагия… А я что в жизни видела — нищая грязная хата, пьяный батяня, рванье, обноски, сопли, мамка несчастная…
И вот я святителю говорю:
— А ты кто такой?
Он отвечает:
— Я священник.
Понимаете… не владыка, не "архи" там какой-нибудь, а просто — священник.
Потом помолчал, берет меня за руку и говорит:
— А ты еще придешь в Церковь… Потом.
Представляете? Так прямо и сказал, а ведь я ничего ему не рассказывала: ни то, что некрещеная, ни то, что родители у меня иудеи, ни то, что сама ни во что не верю, — ничего, но он все понял.
А потом я уже с Ганной отхожу и вот, у самого выхода чувствую, владыка нам вслед смотрит, так… ну, как будто что-то сказать хочет. Я обернулась и точно — встретила его взгляд, глубокий такой, мудрый, но мы уже далеко были, и он ничего не сказал. Только мысль вдруг так отчетливо пронеслась в голове, не детская совсем… ну, про нас с бабой Ганной слепой: мол, это кто кого еще водит?
Вот так… Время прошло, много я в жизни начудесила, ну и жизнь меня поломала, смирила… Со временем я окрестилась, приняла Православие… Теперь вот в храм хожу, исповедуюсь, причащаюсь… а ведь для крымчаков это большая редкость… можно даже сказать, исключение».
ЮЛОЧКА
Меня, отец Димитрий, Юлией зовут… Юлия Дмитриевна Миронова. Родом я из семьи этнических немцев. Прадед мой, Карл Августович, до революции был главным аптекарем в Петрограде. Семья у него большая была, можете себе представить — пятнадцать душ детей, но после революции жена, семь сыновей и две дочери уехали в Германию, а он остался. Ему все равно было — белые перед ним или красные, он ко всем старался относиться по-человечески и честно исполнять свой долг. Но когда прадед отказался отдать свой трехэтажный особняк под «уплотнение», Ленин сделал ему «подарок» — отправил в Сибирь.
По дороге в ссылку, от потрясения и переживаний… а может, и заболел чем, я уж точно не знаю… словом, прадедушка мой умер где-то под Барнаулом. Простые люди из уважения сохранили его тело в подвале на льду и сообщили его младшей дочери, моей бабушке, где он. А бабушка только что родила мою мать, но вместе с дедушкой они собрались, уехали из Петрограда, нашли тело прадедушки и похоронили его как подобает.