Во дворе было все-таки светлее, чем в подвале, и… как-то отраднее, что ли, хотя все уже понимали, для чего их собрали.
— Агафонов, возьми фонарь, посмотри, не остался ли там кто внутри. Доктора захвати с собой, — вслед бухающим сапогам простуженно выкрикнул Удрис.
Хотя на улице было сумрачно и деревья, дома вокруг громоздились черными глыбами, но над ними даже через сероватую вьюжную муть угадывались светлеющие небеса. Да и воздух был хотя и морозный, но чистый, живой. И снежинки на лицо ложились мягкими, влажными хлопьями.
— Как хорошо! — вдруг сказал отец Кирилл и негромко засмеялся.
В голове у Андрея мелькнула шальная мысль, что батюшка тронулся. Он покосился во тьме на темную, ссутулившуюся фигуру священника и вдруг так неожиданно и с обескураживающей ясностью осознал, что в самом деле хорошо. Хорошо!
Солдат, пряча под полой шинели фонарь, вышел с доктором из подвала и доложил приглушенно:
— Никого нет. Мертвяки только…
— Четверо, — глухо добавил доктор.
И по его интонации, по этому единственному сказанному им слову стало понятно, что он безумно, страшно устал, измучился душой, да и телом от этой невыносимой подневольной работы и хочет поскорее отпрянуть, очнуться от навязанного ему кошмара… очнуться хотя бы на время, отряхнуться, уйти, выплакаться, может, но не забыть… потому что забыть об этом уже никогда не получится.
Отец Кирилл тяжело вздохнул и покачал головой.
— Стройсь по трое… быстро, быстро! — скомандовал Агафонов, и солдаты засуетились, подгоняя прикладами людей, формируя колонну.
— Вперед! — приказал Удрис, и колонна медленно тронулась со двора.
Они шли по улицам Ялты, которыми Андрей ходил и бегал всю свою недолгую жизнь, с самого детства; по улицам, которые он знал и любил, и, может быть, именно от этого казалось необъяснимым и странным, что он не может просто свернуть и пойти туда, куда ему хочется… домой, к родителям, братьям и сестренке, которые переживают о нем, тоскуют и плачут тайком, чтобы не расстраивать друг друга и не вспугнуть надежду.
Тягостная тишина притаившейся ночи, беспорядочное шарканье десятков ног, шорох одежды, простуженный кашель сливались в однообразный унылый шум.
Приговоренные стали подниматься все выше по извилистым и узким улочкам, колонна растянулась. Иногда она останавливалась, задние ряды наседали на передние, толпились, и слышно было, как солдаты приглушенно выясняют: куда идти дальше. Затем снова трогались, подъем становился все круче, дыхание отвыкших за несколько недель от ходьбы людей — тяжелее и громче. Меньше ощущался мороз, только руки и ноги мерзли и болели от холода.
Потом пошли по грунтовой дороге, по замерзшей грязи, и справа, за темными, шумящими на ветру кипарисами, угадывалась в чудовищном провале бесконечная бездна воды. Море… Андрей напрягал слух, пытаясь услышать шум прибоя, но слышал только шарканье ног, шорох одежды и тяжелое дыхание людей… Иногда налетал порыв ледяного, жестокого ветра и трепал волосы, врывался за воротник, шумел в замерзших и болящих нестерпимо ушах.
Наконец свернули в лес, шли какое-то время в сгустившейся темноте, и у Андрея мелькнула мысль рвануться в распадок, покатиться, забиться в заросли, но он понимал, что сил на такие бега нет и получится все только смешно и постыдно…
Вышли на поляну и остановились. Подошел Удрис, отсчитал двадцать человек, и солдаты их тотчас увели куда-то в кусты, подталкивая прикладами.
Оставшиеся молчали напряженно. Андрея без остановки била крупная дрожь.
Батюшка принялся вполголоса читать молитву. Снова всполошно, навзрыд заплакала женщина, но ее осадил солдат и даже глухо ударил прикладом.
Вдруг раздался резкий и неожиданно близкий грохот пулемета. Он строчил недолго, меньше минуты. Потом из-за кустов послышались деловитые выкрики:
— Да вали прям в яму, что ты смотришь…
— Этот живой!..
— Ну так что ж…
Раздался пистолетный выстрел, за ним чуть погодя какой-то нечеловеческий, жуткий полустон и снова выстрел.
Через несколько минут из кустов вернулись солдаты и Удрис.
На этот раз и Андрей с отцом Кириллом оказались в числе двадцати. Их повели через кусты по дороге почти в кромешной тьме и вывели на небольшую поляну, у края которой был вырыт широкий ров. В глубине его выделялось страшное нагромождение беспорядочно сваленных тел.
Обреченных подвели и поставили спиной ко рву. Метрах в десяти перед собой Андрей рассмотрел два пулемета. Один стоял чуть правее, а другой далеко влево, почти с краю ряда. Возле одного пулемета прохаживалась, похлопывала себя по бокам, потопывала фигура в шинели. Второй пулеметчик возился возле своего агрегата, заправляя ленту.