Когда отец закончил свой рассказ о главных событиях последних нескольких недель, пришла очередь Сони. Ей это всегда тяжело давалось. Интриги в сфере связей с общественностью – тема для человека, всю жизнь трудившегося учителем, маловразумительная, поэтому разговоры о своей работе она сводила к минимуму и, как правило, представляла все так, будто трудится в рекламе, – этот мир непосвященному понять легче. Ее личная жизнь была для него столь же чужда. В свой последний визит она рассказала ему о том, что начала ходить на уроки танцев, и его восторг по этому поводу оказался для нее полнейшей неожиданностью.
– Какими именно танцами ты занялась? Кто преподаватели? В каких туфлях танцуешь? – засыпал он ее вопросами.
Соня не стала скрывать свое удивление осведомленностью отца.
– Мы с твоей матерью часто ходили на танцы, когда встречались, и после женитьбы тоже, – объяснил он. – В пятидесятых все танцевали! Вроде как праздновали окончание войны.
– И часто ходили?
– Ну, раза два в неделю точно. Всегда по субботам и еще раз или два на неделе.
Он улыбнулся дочери. Джек любил, когда она приходила в гости, понимал, как непросто ей выкраивать время на эти поездки в своем плотном графике. Вот только он всегда старательно избегал разговоров о прошлом. Считал, что детям скучно слушать родителей, когда те предаются давним воспоминаниям, и сам всегда на этот счет осторожничал.
– Но говорят же, что самое ценное в жизни за деньги не купишь, ведь так? – улыбнулся он в надежде, что, даже имея прекрасный дом и дорогую машину, его дочь все-таки помнит об этом.
Соня кивнула:
– Мне просто не верится, что я никогда об этом не слышала.
– Наверное, потому, что, когда ты родилась, танцы мы потихоньку забросили.
Хотя мать умерла, когда ей было шестнадцать, Соню поразило, что она совсем ничего не знала об этой стороне их жизни. Как и большинство детей, она особо не задумывалась над тем, чем занимались родители до ее появления на свет, и любопытство ее не так чтобы мучило.
– А ты разве не помнишь, что и сама занималась танцами, когда была маленькой? – спросил он. – Ходила на уроки каждую субботу после полудня. Гляди!
Джек порылся в комоде и нашел несколько снимков. Сверху лежала фотография Сони: бледная и смущенная, она стояла у камина в доме своего детства, облаченная в белую, отороченную лентами балетную пачку. Но Соню скорее интересовали другие фотографии, те, на которых ее родители были запечатлены на разных танцевальных мероприятиях. На одном из снимков они вместе: ее отец – он выглядит почти так же, как и сейчас, хотя выцветшие волосы на его макушке еще не поредели, и мать – изящная, с прямой спиной и гладко зачесанными черными волосами, собранными в тугой пучок, – держат в руках кубок. На обороте фотографии надпись карандашом: «1953. Танго. Первое место». Были и другие снимки, в основном с конкурсов.
– Это и правда мама? – спросила Соня, зажав в каждой руке по фотографии.
Она помнила мать хрупкой, едва встающей с постели, с седыми волосами. А на снимках видела сильную, полную жизни женщину и, что оказалось для Сони самым поразительным, стоящую прямо. Тяжело было принять новый образ матери взамен того, с которым она прожила столько лет.
– В те времена мы танцевали как полагается, – заверил дочь Джек. – Выучили шаги и танцевали вместе, а не так, как сейчас принято.
Снимки всколыхнули его душу, и он молча рассматривал свое изображение, вспоминая, что они с Мэри не всегда танцевали согласно канону. Неоспоримое правило танца: «Ведет мужчина», но в их случае оно соблюдалось не всегда. Будь то танго, румба или пасодобль, Джек догадывался, чего хочет Мэри, по едва уловимым с ее стороны движениям, своеобразному языку – ей стоило лишь легонько сжать его руку. На самом деле в их паре вела она. Да и как могло быть иначе, раз уж она начала танцевать, едва научившись ходить, и продолжала до тех пор, пока ноги не начали ей изменять.
Джек обнаружил еще один конверт, набитый фотографиями. На каждой они были запечатлены вдвоем с женой, замершими в принужденных позах, а на обороте стояли дата и название танца, за исполнение которого им достался приз.