Чем бы он ни занимался: играл на фортепиано, выступал с речью, дурачился, позировал фотографу, – поэт явно был человеком, влюбленным в жизнь; эти фотографии, от которых веяло теплом и жизнелюбием, воодушевили Соню не в пример больше, чем сам дом. Они запечатлели драгоценные мгновения беззаботной жизни, от которой скоро не останется и следа. Одним этим они уже приковывали к себе внимание.
Фотографии были разложены по порядку и выставлены в аккуратных деревянных отделениях, тянущихся вдоль прилавка. На последней в ряду был изображен Лорка, стоящий у входной двери этого самого дома летним днем; яркий солнечный свет резко обозначил отбрасываемую мужчиной густую тень. Соня задумалась: что, если этот снимок был сделан в то же лето, когда поэта арестовали и убили?
Женщина двигалась вдоль ряда фотографий, вытаскивая по одной каждого вида.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросила девушка за кассой.
Ее слегка озадачило то, как надолго посетительница задержалась у открыток. У них, бывало, подворовывали, но обычно это случалось, когда на экскурсию приводили школьников, в то время как эта женщина не вызывала даже и тени подозрения. Заприметив пачку открыток в руках Сони, девушка, перегнувшись через прилавок, потянулась к стопке книг.
– Если нужно так много, – сказала она, – лучше возьмите вот это.
Соня взяла из ее протянутых рук маленькую книжицу и пролистала страницы. Там были собраны все изображения с открыток и даже больше, снимки сопровождались подписями и цитатами. Со словарем у нее, может, и получится их перевести.
Взгляд Сони остановился на последнем снимке Лорки, где он сидит в белом костюме за столиком в кафе в компании стильно одетой дамы в берете. Перед ними на столике стоит графин с вином, сквозь густую крону деревьев пробиваются солнечные лучи. За другими столиками расположились еще посетители; они сидят, откинувшись на плетеных стульях: картина людского отдыха, мирной и спокойной Испании.
Под снимком несколько слов: «Lo que más me importa es vivir». Их Соня могла перевести и без словаря: «Для меня важнее всего – жить».
Трагическая ирония этих слов поразила ее в самое сердце. Во всех увиденных образах: в тюрбане, в аэроплане, с друзьями, с семьей – Лорка представал человеком с неуемным аппетитом к жизни. Сейчас уму было непостижимо, как поэт, любой поэт, мог стать фигурой столь важной, чтобы подвергнуться казни. Простой сельский беленый дом являл собой застывшее во времени воплощение невинности, памятник, который не трогали, хотя все находившееся от него в непосредственной близости смели с лица земли, освободив место новой прогрессивной Испании. Все равно что надгробная плита над пустой могилой.
Соня отдала девушке несколько песет за книжку и вышла.
Совсем скоро она уже была в гостинице. Стоило ей нажать кнопку вызова лифта, как двери открылись и ей навстречу шагнула лучащаяся довольством, как это бывает после десяти часов добротного сна, Мэгги.
– Соня, – накинулась она на подругу, – ты где была?
– Так, гуляла… – ответила Соня. – Я же тебе записку оставила.
– Да видела я. Просто не была уверена, когда ты вернешься.
– Я поднимусь, туфли возьму, – успела проговорить Соня в узкую щель между смыкающимися дверями лифта.
В тесной кабине на нее накатила небольшая слабость, и она поняла, что ей нужно перекусить. Женщина мельком поймала свое отражение в зеркальной стене тускло освещенного лифта. Вспомнив сияющую физиономию Мэгги, она почувствовала себя страшилищем: ввалившиеся глаза, запавшие щеки. Под глазами полумесяцами залегли темные круги, немытые волосы потеряли всякий блеск. Признаваясь самой себе, что ей нет дела до своей внешности, она тем не менее понимала, что все равно чувствует нотки давнишней обиды, когда мужчины бросают на Мэгги восхищенные взгляды, а Соня превращается в незаметное приложение к подруге. Играя эту роль многие годы, никаких новых эмоций по ее поводу она уже не испытывала.
Вернувшись к себе в номер, Соня спешно расчесалась, подвела глаза карандашом и мазнула губы блеском. Спускаясь на лифте, она немного повеселела, рассматривая свое похорошевшее отражение.