— Вы опять вернулись к идее насчет авторемонтной мастерской? — потерлась Елена подбородком о плечо мужа.
— Не совсем. Но примерно в том же направлении. Главное теперь — поскорее встать на ноги. Мое лечение уже оплачено. Серега присмотрел для нас с тобой приличный домик недалеко от Болшево…
Елена ходила взад-вперед по скверу, разбитому перед больничным корпусом. Валерий отдыхал и у нее была возможность обдумать услышанное. До сих пор она все воспринимала эмоционально, теперь наступило время анализа. Учительская профессия давала себя знать: во всем нужно разобраться, прежде чем принять решение.
А разобраться было непросто. Мешало то давнишнее ощущение, что перед нею не прежний Валерка, а другой, малоизвестный ей человек. Оказывается, оно, это ощущение, прочно обосновалось у нее внутри.
Дело шло к вечеру. Небо затянули тучи. Того гляди — пойдет дождь. Деревья стояли притихшие, свесив сочные зеленые листья, словно послушно ожидали, чем их наградит небо: смоет ли дождем, согреет ли солнцем.
Елена вспомнила слова Валерия о том, что Сергей присмотрел уже для них жилье. Значит, все-таки бросать школу, бросать учеников? Эта мысль, так огорчавшая раньше, показалась на этот раз не столь существенной. В школе найдут замену, а Валере без нее не обойтись. Может, это и есть ее предназначение? То самое, о котором писал Петр. А причем здесь Петр? Какая связь? Надо разобраться в этом.
Елена выбрала в укромном месте пустую скамейку, села. Так при чем здесь Петр? Ага, вот он появляется в конце аллеи, подходит к ней ровной плывущей походкой, кланяется, чуть приподняв котелок — он одет как аристократы пушкинских времен, — он садится рядом, иронически склонив голову.
— У тебя метельно на душе, кузина? — спрашивает он.
— Да не то, чтобы… Но тревожно.
— Тебя тревожит, что ты не узнаешь Валерия. Я догадался?
— Но я рада, что нашла его.
— Может быть, пока не поздно, оба подумайте, стоит ли вам пытаться что-то восстанавливать? Чаще всего из этого ничего не получается. Разбитый сосуд…
— Неправда! Я не насчет сосуда. Я люблю Валеру!
— Зачем же тогда кричишь об этом? Хочешь что-то доказать себе?
— Мне нечего доказывать, Петр. Это правда — я люблю.
— Того, который был? Или того, который исповедовался?
— Для меня это один человек.
— Ты уверена? Ну да ладно… Мне стало неловко, кузина, когда ты высказалась насчет его геройства.
— Я сама почувствовала неловкость.
— Ах-ах, он один продолжал стрелять. Но в кого?
— Я забыла о том, какие теперь войны на дворе.
— Он стрелял в людей, которых, возможно, знал. Помнишь, вы отдыхали с ним в Абхазии? Вас пригласили в гости. Было много народу. Пели песни, ели шашлыки. Вспомни лица гостей. Он стрелял в них.
— Я не хочу об этом! Я ненавижу политику!
— Хорошо, кузина, не будем. А как тебе понравилась история с Ириной?
— Это касается только меня.
— Нет, кузина. Это больше касается его. Зачем мужчина рассказывает о какой-то мимолетной интрижке своей жене? Пусть даже письменно. Зачем?
— Знаешь, Петр, что мне показалось?
— Что же?
— Этой истории с Ириной не было. Потому и письменно.
— Он ее придумал? Зачем?
— То есть они действительно ехали в одном купе — двое мужчин и две девушки. С Мешковым все правда. А насчет Ирины он придумал. Он сидел напротив этой девушки, говорил о каких-то пустяках и представлял, как все могло бы быть, если бы ему захотелось досадить Елене.
— Прямо какой-то садизм.
— Он исповедовался в своих грешных помыслах.
— Чтобы получить индульгенцию?
— А хотя бы и так.
— Возможно… Но я мало верю в это. Война делает мужчин грубыми и циничными. Ты уверена, что он тебя любит, этот наемник?
— Не называй его так. Он мужчина. А мужчины, как всегда было, могут стать и наемниками.
— Ты оправдываешь его.
— Потому что люблю. И конечно же, он меня любит. Он пронес свое чувство через ад.
— Может быть, за это дать ему Героя?
— Не издевайся, Петр.
— Я никогда не понимал твоей любви к нему. Может, только теперь кое-что понял. И потому понял, что ты ему все простила. Даже те муки, которые перенесла по его вине…